«Гиппий меньший ». Основная мысль этого диалога – доказать, что знание лучше незнания даже и тогда, когда человек поступает дурно.

В диалоге «Ион » Платон доказывает, что рапсоды не знали истины: то, что говорится о них, относится, конечно, и к поэтам, чьи песни они пели.

«Алкивиад. Первый диалог », имеет целью доказать, что познание самого себя – единственный верный путь к добродетели и к истинному знанию.

В диалоге «Хармид » Платон анализом одной из добродетелей, умеренности, доказывает, что все добродетели основаны на знании средств к достижению этой высочайшей цели.

В «Лахете », анализом другой добродетели, мужества, доказывается, что все проявления добродетели имеют одну и ту же сущность, и что потому сущность добродетели всегда одна и та же.

3. Таким образом, Платон дошел до вопроса, решение которого составляет существенную задачу его философии; это вопрос об отношениях единого к идеям, идей к чувственному миру. К решению его он приступил лишь, когда ознакомился в Южной Италии с учениями пи фагорейцев; трактаты третьего периода, в которых Платон излагал свои понятия о нем, самые лучшие его произведения и по форме и по содержанию; они завершают его систему; это диалоги «Филеб », «Федон », «Пир » (Symposion), «Федр », «Тимей », трактаты «Государство » и «Законы ». В них великий мыслитель определил отношение человека к идеям, идей к миру явлений, то есть, теорию человеческого познавания и действования, учение о сотворении видимого мира и об устройстве его; это охватывает все те три отдела философии, которыми занимались мыслители прежних школ: диалектику, физику и учение о нравственности. Метафизический отдел, теорию отношения идей к единому, Платон излагал, кажется, своим изустным преподаванием в Академии ; содержание этих лекций составляло «неписанное учение» Академии.

См. статьи, посвященные отдельным диалогам Платона

(в алфавитном порядке)

краткое содержание и анализ , полный текст

Платон, диалог «Государство» – реферат с цитатами

Платон, диалог «Кратил» – полный текст

Платон, диалог «Критий» – краткое содержание и анализ

Платон, диалог «Критон» – краткое содержание

Платон, диалог «Менон» –

Феодор, Сократ, Чужеземец из Элеи, Теэтет

Феодор . Согласно с вчерашним договором, Сократ, мы и сами пришли, как и следовало, да вот и некоего чужеземца из Элей родом с собою ведем, друга последователей Парменида и Зенона, истинного философа.

Сократ . Уж не ведешь ли ты, Феодор, сам того не зная, не чужеземца, но некоего бога, по слову Гомера который рассказывает, что боги, а особенно бог покровитель чужеземцев, бывают вожатыми у тех, кто имеет правую совесть, чтобы наблюдать как своеволие, так и законные действия людей? Так вот, может быть, это и за тобою следует кто-то из всемогущих богов, некий бог-обличитель, чтобы наблюдать и обличать нас, людей, неискусных в речах.

Феодор . Не таков нравом, Сократ, этот чужеземец, он скромнее тех, кто занимается спорами, и представляется мне вовсе не богом, но скорее человеком божественным: ведь так я называю всех философов.

Сократ . Прекрасно, мой друг. На самом деле, по-видимому, различать этот род немногим, так сказать, легче, чем род богов, ибо люди эти «обходят города», причем другим, по невежеству, кем только они ни кажутся: не мнимые, но истинные философы, свысока взирающие на жизнь людей, они одним представляются ничтожными, другим - исполненными достоинства; при этом их воображают то политиками, то софистами, а есть и такие, которые мнят их чуть ли не вовсе сумасшедшими. Поэтому я охотно порасспросил бы у нашего гостя, если это ему угодно, кем считали и как называли этих людей обитатели его мест.

Феодор . Кого же именно?

Сократ . Софиста, политика, философа.

Феодор . В чем же более всего состоит твое недоумение и как ты замыслил о том расспросить?

Сократ . Вот в чем: считали ли те все это чем-то одним, двумя или же, различая, согласно трем названиям, три рода, они к каждому из этих названий относили и отдельный род?

Феодор . По моему мнению, он не откажет рассмотреть это; не так ли, чужеземец?

Чужеземец . Это так: вам, Феодор, нет отказа, да и сказать-то не трудно, что они признают три рода, однако дать каждому из них ясное определение, что именно он такое, дело немалое и нелегкое.

Феодор . Воистину, Сократ, по счастливой случайности ты как раз затронул вопросы, близкие тому, о чем мы расспрашивали его, прежде чем сюда прийти. А он и тогда отвечал нам то же, что теперь тебе: он говорит, что об этих-то вещах наслушался достаточно и твердо их помнит.

Сократ . Так, чужеземец, не откажи нам в первом одолжении, о котором мы тебя просим. Скажи-ка нам вот что: как ты привык - сам в длинной речи исследовать то, что желаешь кому-нибудь показать, или путем вопросов, как это, например, делал в своих великолепных рассуждениях Парменид, чему я был свидетель, когда был молодым, а тот уже преклонным старцем?

Чужеземец . С тем, Сократ, кто беседует мирно, не раздражаясь, легче рассуждать, спрашивая его, в противном же случае лучше делать это самому.

Сократ . Так ты можешь выбрать себе в собеседники из присутствующих кого пожелаешь: все будут внимать тебе спокойно. Но если ты послушаешься моего совета, то выберешь кого-нибудь из молодых, например вот этого Теэтета или же кого-то из остальных, если кто тебе по душе.

Чужеземец . Стыд берет меня, Сократ, находясь теперь с вами впервые, вести беседу не постепенно, слово за словом, но произнося длинную, пространную, непрерывную речь, обращаясь к самому себе или же к другому, словно делая то напоказ. Ведь в действительности то, о чем зашла теперь речь, не так просто, как, может быть, понадеется кто-то, судя по вопросу, но нуждается в длинном рассуждении. С другой стороны, не угодить в этом тебе и другим, особенно же после того, что ты сказал, кажется мне неучтивым и грубым. Я вполне одобряю, чтобы собеседником моим был именно Теэтет, как потому, что и сам я с ним уже раньше вел разговор, так и оттого, что ты меня теперь к этому побуждаешь.

Теэтет . Сделай же так, чужеземец, и, как сказал Сократ, ты угодишь всем.

Чужеземец . Кажется, об этом не приходится более говорить. Что ж, после всего этого моя речь, по-видимому, должна быть обращена к тебе. Если же для тебя из-за обширности исследования что-то окажется обременительным, вини в том не меня, но вот этих твоих друзей.

Теэтет . Я с своей стороны думаю, что в таком случае я не сдамся; а случись что-либо подобное, то мы возьмем в помощники вот этого Сократа, Сократова тезку, моего сверстника и сотоварища по гимнастическим упражнениям, которому вообще привычно трудиться вместе со мной.

[Первоначальные частичные определения софиста]

Чужеземец . Ты хорошо говоришь, но об этом уж ты сам с собой поразмыслишь во время исследования, вместе же со мною тебе надо сейчас начать исследование, как мне кажется, прежде всего с софиста, рассматривая и давая объяснение, что он такое. Ведь пока мы с тобою относительно него согласны в одном только имени, а то, что мы называем этим именем, быть может, каждый из нас про себя понимает по-своему, меж тем как всегда и во всем должно скорее с помощью объяснения соглашаться относительно самой вещи, чем соглашаться об одном только имени без объяснения. Однако постигнуть род того, что мы намерены исследовать, а именно что такое софист, не очень-то легкое дело. С другой стороны, если что-нибудь важное должно разрабатывать как следует, то здесь все в древности были согласны, что надо упражняться на менее важном и более легком прежде, чем на самом важном. Итак, Теэтет, я советую это и нам, раз мы признали, что род софиста тяжело уловить: сначала на чем-либо другом, более легком, поупражняться в способе его исследования, если только ты не можешь указать какой-нибудь иной, более удобный путь.

Теэтет . Нет, не могу.

Чужеземец . Итак, не желаешь ли ты, чтобы мы, обращаясь к чему-либо незначительному, попытались сделать это образцом для более важного?

Теэтет . Да.

Чужеземец . Так что же предложить нам - хорошо известное, а вместе с тем и маловажное, но допускающее объяснение ничуть не меньше, чем что-либо важное? Например, рыбак, удящий рыбу, не есть ли он нечто всем известное и заслуживающее не очень-то большого внимания?

Теэтет . Это так.

Чужеземец . Однако я надеюсь, что он укажет нам путь исследования и объяснение, небесполезное для того, чего мы желаем.

Теэтет . Это было бы хорошо.

Чужеземец . Давай же начнем с него следующим образом. Скажи мне: предположим ли мы, что он знаток своего дела, или же скажем, что он в нем неискусен, но обладает другой способностью?

Феодор, Сократ, Чужеземец из Элеи, Теэтет

Ф е о д о р. Согласно с вчерашним договором, Сократ, мы и сами пришли, как и следовало, да вот и некоего чужеземца из Элей родом с собою ведем, друга последователей Парменида и Зенона, истинного философа.

С о к р а т. Уж не ведешь ли ты, Феодор, сам того не зная, не чужеземца, но некоего бога, по слову Гомера который рассказывает, что боги, а особенно бог покровитель чужеземцев, бывают вожатыми у тех, кто имеет правую совесть, чтобы наблюдать как своеволие, так и законные действия людей? Так вот, может быть, это и за тобою следует кто-то из всемогущих богов, некий бог-обличитель, чтобы наблюдать и обличать нас, людей, неискусных в речах.

Ф е о д о р. Не таков нравом, Сократ, этот чужеземец, он скромнее тех, кто занимается спорами, и представляется мне вовсе не богом, но скорее человеком божественным: ведь так я называю всех философов.

С о к р а т. Прекрасно, мой друг. На самом деле, по-видимому, различать этот род немногим, так сказать, легче, чем род богов, ибо люди эти "обходят города" , причем другим, по невежеству, кем только они ни кажутся: не мнимые, но истинные философы, свысока взирающие на жизнь людей, они одним представляются ничтожными, другим - исполненными достоинства; при этом их воображают то политиками, то софистами, а есть и такие, которые мнят их чуть ли не вовсе сумасшедшими. Поэтому я охотно порасспросил бы у нашего гостя, если это ему угодно, кем считали и как называли этих людей обитатели его мест.

Ф е о д о р. Кого же именно?

С о к р а т. Софиста, политика, философа.

Ф е о д о р. В чем же более всего состоит твое недоумение и как ты замыслил о том расспросить?

С о к р а т. Вот в чем: считали ли те все это чем-то одним, двумя или же, различая, согласно трем названиям, три рода, они к каждому из этих названий относили и отдельный род?

Ф е о д о р. По моему мнению, он не откажет рассмотреть это; не так ли, чужеземец?

Ч у ж е з е м е ц. Это так: вам, Феодор, нет отказа, да и сказать-то не трудно, что они признают три рода, однако дать каждому из них ясное определение, что именно он такое, дело немалое и нелегкое.

Ф е о д о р. Воистину, Сократ, по счастливой случайности ты как раз затронул вопросы, близкие тому, о чем мы расспрашивали его, прежде чем сюда прийти. А он и тогда отвечал нам то же, что теперь тебе: он говорит" что об этих-то вещах наслушался достаточно и твердо их помнит.

С о к р а т. Так, чужеземец, не откажи нам в первом одолжении, о котором мы тебя просим. Скажи-ка нам вот что: как ты привык - сам в длинной речи исследовать то, что желаешь кому-нибудь показать, или путем вопросов, как это, например, делал в своих великолепных рассуждениях Парменид, чему я был свидетель, когда был молодым, а тот уже преклонным старцем?

Ч у ж е з е м е ц. С тем, Сократ, кто беседует мирно, не раздражаясь, легче рассуждать, спрашивая его, в противном же случае лучше делать это самому.

С о к р а т. Так ты можешь выбрать себе в собеседники из присутствующих кого пожелаешь: все будут внимать тебе спокойно. Но если ты послушаешься моего совета, то выберешь кого-нибудь из молодых, например вот этого Теэтета или же кого-то из остальных, если кто тебе по душе.

Ч у ж е з е м е ц. Стыд берет меня, Сократ, находясь теперь с вами впервые, вести беседу не постепенно, слово за словом, но произнося длинную, пространную, непрерывную речь, обращаясь к самому себе или же к другому, словно делая то напоказ. Ведь в действительности то, о чем зашла теперь речь, не так просто, как, может быть, понадеется кто-то, судя по вопросу, но нуждается в длинном рассуждении. С другой стороны, не угодить в этом тебе и другим, особенно же после того, что ты сказал, кажется мне неучтивым и грубым. Я вполне одобряю, чтобы собеседником моим был именно Теэтет, как потому, что и сам я с ним уже раньше вел разговор, так и оттого, что ты меня теперь к этому побуждаешь.

Т е э т е т. Сделай же так, чужеземец, и, как сказал Сократ, ты угодишь всем.

Ч у ж е з е м е ц. Кажется, об этом не приходится более говорить. Что ж, после всего этого моя речь, по-видимому, должна быть обращена к тебе. Если же для тебя из-за обширности исследования что-то окажется обременительным, вини в том не меня, но вот этих твоих друзей.

Т е э т е т. Я с своей стороны думаю, что в таком случае я не сдамся; а случись что-либо подобное, то мы возьмем в помощники вот этого Сократа, Сократова тезку, моего сверстника и сотоварища по гимнастическим упражнениям, которому вообще привычно трудиться вместе со мной.

В своих произведениях Платон выводит различных софистов как лжецов и обманщиков, ради выгоды попирающих истину и учащих этому других. Так, в диалоге «Эвтидем» он выводит двух братьев - хитрого и увертливого Эвтидема и бесстыдного и дерзкого Дионисидора. Эти бывшие преподаватели фехтования, ставшие софистами, ловко запутывают простодушного человека. Они спрашивают у него: «Скажи-ка, есть у тебя собака? И очень злая. А есть ли у нее щенята? Да, тоже злые. И их отец, конечно, собака же?» спрашивают софисты. Следует подтверждение. Далее выясняется, что и отец щенят принадлежит простаку Ктизиппу. Следует неожиданный вывод: «Значит, этот отец твой, следовательно, твой отец собака, и ты брат щенят». В этом примере виден прием плохих софистов. Они произвольно перенесли признаки и отношения одного предмета на другой. Отец щенят по отношению к своим щенятам отец, а по отношению к хозяину его собственность. Но софисты не говорят: «Этот отец щенят твой»; они говорят: «Этот отец твой», после чего уже нетрудно переставить слова и сказать: «Это твой отец».

С софистами постоянно спорит Сократ. Он отстаивает объективную истину и объективность добра и зла и доказывает, что быть добродетельным лучше, чем порочным, что порок, при своей сиюминутной выгоде, в конце концов сам себя наказывает. В диалоге «Горгий» упомянутый софист Пол смеется над морализмом Сократа, который утверждает, что лучше терпеть несправедливость, чем ее творить. В диалоге «Софист» Платон зло иронизирует по поводу софистов. Он указывает здесь, что софист играет тенями, связывает несвязанное, возводит в закон случайное, преходящее, несущественное все то, что находится на грани бытия и небытия (Платон говорит, что софист придает бытие несуществующему). Софист сознательно, корысти ради обманывает людей. Платон отождествляет софиста с ритором. Между оратором и софистом разницы нет вовсе, сказано у Платона. Риторику же Платон трактует резко отрицательно. Риторике, говорит Платон устами Сократа, нет надобности знать суть дела, она заинтересована только в том, чтобы убедить, что незнающие знают больше, чем знающие. Платон осуждал софистов и за то, что они брали деньги за обучение. Именно Платон первым придал слову «софист», т. е. «мудрец», предосудительный смысл.

Аристотель соглашается с Платоном в том, что предмет софистики небытие. Он пишет в «Метафизике», что «Платон был до известной степени прав, когда указывал, что не-сущее это область софистики. В самом деле, рассуждения софистов, можно сказать, больше всего другого имеют дело с привходящим», случайным. Аристотель говорит о софистике как мнимой мудрости: «Софистика это философия мнимая, а не действительная»

Аристотель написал специальное логическое сочинение «О софистических опровержениях», в котором имеется такое определение софистики: «Софистика это мнимая мудрость, а не действительная, и софист тот, кто ищет корысти от мнимой, а не от действительной мудрости». Аристотель вскрывает приемы софистов. Например, софист говорит слишком быстро, чтобы его противник не мог уяснить смысл его речи. Софист нарочито растягивает свою речь, дабы его противнику было трудно охватить весь ход его рассуждений. Софист стремится вывести противника из себя, ибо в гневе уже трудно следить за логичностью рассуждений. Софист разрушает серьезность противника смехом, а затем приводит в смущение, неожиданно переходя на серьезный тон. В этом внешние приемы софистики.

Но для софистики характерны и особые логические приемы. Это прежде всего нарочитые паралогизмы, т. е. мнимые силлогизмы. Софизм это и есть нарочитый, а не невольный паралогизм. Аристотель устанавливает два источника паралогизмов: 1) двусмысленность и многосмысленность словесных выражений и 2) неправильная логическая связь мыслей. Аристотель насчитывает шесть языковых паралогизмов и семь внеязыковых паралогизмов. Например, амфиболия двусмысленность словесной конструкции («страх отцов»), омонимия многозначность слов (пес животное и созвездие; не мой и немой) и т. д. Нельзя ответить утвердительно или отрицательно на вопросы: «Перестали ли вы бить своего отца?», «Дома ли Сократ и Кай?». Высмеивает софистов и Аристофан в своей комедии «Облака».

Разумное постижение истинно сущих родов бытия, или «идей», - совершеннейшее знание - Платон называет «диалектикой». Для Платона диалектика - это не логика только, хотя в ней есть и логический (и даже формально-логический) аспект; это не учение о методе только, хотя в ней есть и аспект метода. Диалектика Платона, прежде всего учение о бытии. Идеализм Платона, так же как и его теория познания и диалектика, имеет явно выраженный антологический характер. «Идеи» Платона, прежде всего, истинно сущие роды бытия. В соответствии с этим «диалектика», как ее понимает Платон, это, прежде всего учение об онтологических прообразах, образцах и причинах вещей чувственного мира.

В чрезвычайно важных диалогах: в «Софисте», «Пармениде», а так же в некоторых других - Платон отступает от метафизической характеристики «идей». В этих диалогах он стремится доказать, что высшее роды всего сущего: бытие, движение, покой, тождество и изменение - могут мыслиться только таким образом, что каждый из них и есть и не есть, и равен и не равен самуму.

В первом случае получается нелепый вывод, будто движение должно остановиться, а покой - двигаться. Во втором - бытие, будучи отличным, от движения и от покоя, не должно не двигаться, не покоиться. Но «что не движется, - спрашивает Платон, - как тому не покоиться, что не покоиться, как, опять-таки, тому не двигаться».

Разберем эту проблему более подробно.

Разрешение сформулированного здесь противоречия Платон дает в том же «Софисте» в учениях о родах сущего. Движение несовместимо с покоем и покой - с движением. Но так как движение существует и покой существует, то бытие должно быть совместимо и с движением, и с покоем. Итак, мы уже получили три высших рода: бытие, движение и покой. Каждый из этих трех родов есть одновременно и тождественный (по отношению к самому себе), и иной (по отношению ко всем остальным родам).

Платон доказывает, что тождественное и иное должны быть отличаемы от покоя и движения. Но так как покой и движение - противоположности и так как все, что высказывается о противоположностях, не может быть ни каждой из этих противоположностей в отдельности, ни той и другой вместе, то покой и движение должны отличаться от тождественного и иного.

Тождественное отличается и от бытия. В самом деле, если бы тождественное не отличалось от бытия, то, утверждая, будто покой существует так же, как существует и движение, мы должны были утверждать, будто покой тождественен с движением. Но тождественное отличается не только от покоя и движения, но также и от бытия, то это значит, что в тождественном мы должны признать четвертый и самостоятельный род сущего наряду с родами покоя, движения и бытия.

В учении Платона об ином существует очень важная особенность. Состоит оно в том, что, по Платону, все первые четыре рода сущего - и бытие, и покой, и движение, и тождественное - принадлежат или причастны роду иного. Так, движение есть иное. Оно иное не как движение, но лишь, поскольку движение не есть покой, не есть бытие, не есть тождественное.

В силу доказательств, развиваемых в «Софисте», должна быть отвергнута не только безусловная подвижность, но и безусловная неподвижность сущего. Как только сущее делается предметом познания, оказывается, что познаваться оно не может ни при условии, если сущее рассматривается в качестве движущегося, ни при условии, если оно рассматривается только как неподвижное. Кто познает - тот действует; то, что познается, испытывает действие. И действие, и страдательное состояние предполагает изменение, а изменением, в свою очередь, предполагается движение. Кроме того, познание сущего предполагает разум, разум может быть мыслим только в душе, душа же, будучи живой, всегда причастна к движению. «Поэтому, для философа, и для всякого, кто особенно ценит знание, по-видимому, совершенно необходимо не принимать неподвижной вселенной».

По мнению Платона, еще менее допустима точка зрения тех, кто двигает сущее всеми способами. Таких философов не следует слушать. Решение этого вопроса состоит в том, чтобы поступать подобно детям, которые делают, «чтобы все было неподвижным и двигалось», то есть «признавать бытие и вселенную вместе и недвижимой и подвижной».

Но это решение приводит к новому противоречию. По мнению Платона, кто утверждает, что движение и покой равно существуют, тот должен или признать, что движение и покой тождественны с бытием, а потому тождественны между собой, или признать, что бытие и объединяет движение и покой, но отличается от них обоих. В первом случае получается странный вывод, что движение должно остановиться, а покой двигаться. Во втором случае бытие, будучи отличным и от движения, и от покоя, не должно не двигаться, не покоиться.

Далее Платон дает разрешение этой проблемы: движение несовместимо с покоем и покой с движением. Но так как движение существует, и покой тоже существует, то бытие должно быть совместимо и с движением, и с покоем. Таким образом, получается три рода: бытие, покой и движение.

Каждый из этих трех родов есть одновременно и тождественное по отношению к самому себе и иное - по отношению к другим родам. То есть движение тождественно по отношению к самому себе и в то же время является иным по отношению к покою.

Но, исходя из этого, возникает еще одна проблема: отношение родов тождественного и иного к родам покоя и движения. Появляется вопрос: совпадают ли эти роды между собой или же тождественное и иное должны быть отличаемы от родов движения, покоя и бытия. Платон доказывает, что тождественное и иное должны быть отличаемы от покоя и движения. Тождественное отличается от покоя и от бытия. Если бы тождественное не отличалось от бытия, то пришлось бы признать, что покой тождественен с движением. Но если тождественное отличается от покоя, от движения и от бытия, то необходимо признать тот факт, что это четвертый самостоятельный род сущего, наряду с покоем, движением, бытием.

То же самое доказывается в отношении иного. Иное отличается не только от тождественного и от покоя. Иное отличается также и от бытия, оно всегда относительно. Поэтому можно выделить пять родов сущего, самостоятельных по отношению к друг другу:

• 4 бытие,
• 4 покой,
• 4 движение,
• 4 тождественное,
• 4 иное.

Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что четыре рода сущего - бытие, покой, движение и тождественное - принадлежат, или причастны к роду иного. Так, например движение, есть иное не как движение, а лишь, поскольку движение не есть покой, не есть бытие, не есть тождественное и т.д.

В качестве иного по отношению ко всем остальным каждый род сущего не есть остальные роды. Движение не есть покой. Но в то же время движение есть, поскольку оно как существующее движение должно быть причастно бытию. Движение не есть тождественное. Но в то же время, будучи движением, то есть самим собой, оно причастно тождественному и в этом смысле есть и тождественное. Движение и есть, и не есть тождественное. Оно одинаково причастно тождественному и иному. Будучи иным в отношении к покою и тождественному, движение есть иное в отношении к самому иному. Поэтому движение одновременно и есть, и не есть иное.

И все остальные роды сущего должны быть охарактеризованы как такие, каждый из которых одновременно есть и бытие, поскольку он причастен к бытию, и небытие, то есть иное, чем бытие, поскольку он причастен иному. По мнению Платона, и само бытие не может избежать этой участи. При этом Платон поясняет, что небытие, о котором идет речь, не является совершенно противоположным бытию. Небытие лишь есть нечто иное, чем бытие.

Так как иное - это род существующего, то все частные разновидности иного тоже должны быть существующими. Область иного беспредельна. Каждое отрицание понятия, означающего известный предмет бытия, очерчивает беспредельную область иного. Противоречия здесь не получается именно потому, что всякая частная область иного рассматривается Платоном как нечто существующее.

Таким образом, Платон подводит нас к выводу, что небытие существует. Этот перевод бытия в иное трактуется у Платона не только как необходимый для мысли, поскольку бытие мыслителя выражает природу самого бытия.

Можно сделать вывод, что в «Софисте» Платон излагает диалектику пяти родов сущего. Мы более подробно остановились на проблеме разграничения этих родов. По моему мнению, Платон довольно четко излагает эту мысль, хорошо аргументируя ее и выводя доказательства своих суждений, очень подробно излагает их.

Искусство побуждать к размышлению и исследовать посредством указания на противоречия, заключающиеся в обычных поспешно составленных мнениях о различных вещах, и есть, согласно Платону, искусство «диалектики». Сопоставляя мнения и сводя их воедино, мастера диалектики и Платон показывают, что «эти мнения находятся между собой в противоречии. в одно и то же время, о тех же самых вещах, в том же самом отношении и тем же самым образом». Именно потому, что мыслить противоречивые утверждения об одном и том же, в одно и то же время, в одном и том же отношении недопустимо, обнаружение подобных противоречий в мнениях изобличает мнимого знатока предмета в невежестве.

Именно в «Софисте» Платон подвергает выработанное им же самим учение об «идеях». Учение это было многогранным, одновременно в нем совмещались аспекты онтологический, космологический, теологический, гносеологический и логический. Во всех этих аспектах «идея» Платона выступает как бестелесная, постигаемая только умом причина, через причастность к которой только и существуют вещи чувственного мира:

• 4 как прекрасный образец всех вещей;
• 4 как цель, к которой вещи стремятся;
• 4 как понятие об общей сущности вещей;
• 4 как то, что если отправляться от отдельных многочисленных и многократных ощущений, сказывается о виде, как о едином для многого.

В этом диалоге Платон выдвигает ряд доводов, говорящих или о сомнительности, или прямо о невозможности принять это учение. Некоторые из этих доводов предвосхищают знаменитые выражения, которые ученик Платона Аристотель высказал впоследствии против платоновской теории «идей».

Основное сомнение возникает у Платона, прежде всего по вопросу о самой возможности существования «идей» с теми их свойствами, которые изложены нами выше. Но даже, если допустить существование подобных «идей» с теми их свойствами, возникает вопрос об их отношении к вещам. А именно такие:

• 4 придется или принять, будто единая и вечная идея как бы раздроблена в бесчисленном множестве, порождающем ею возникающих и погибающих вещей;
• 4 или придется допустить, что, находясь в вещах, идея целиком находится и вне себя и в самой себе, будучи при этом тождественной себе.

На возникающие таким образом вопросы Платон доказывает, что это не так, хотя ранее он отвечал ссылкой на то, что «идеи» участвуют в вещах и причастны к вещам.

Критика «идей», содержащаяся в «Софисте» резко выделяет этот диалог по содержанию из числа остальных произведений Платона. Особенности литературного стиля и изложения данного диалога также отлично. В нем нет обилия красок, художественно живописующих участников философских споров, а в самих спорах - драматической выразительности и напряженности. Вместо всего этого, в диалоге есть виртуозный анализ понятий, отвлеченная диалектика.

В литературе о Платоне была высказана точка зрения в объяснении платоновской «самокритике», то есть критики Платоном собственной теории «идей». Авторы этой точки зрения не отрицают подлинности «Софиста», но они полагают, что этот диалог, поздний в творчестве Платона, относится к периоду, когда у Платона возникли сомнения в истинности теории «идей».

3 . Основной вопрос философии

платон софист диалог литературный

Основной вопрос философии он решает однозначно - идеалистически. Материальный мир, который нас окружает, и который мы познаем своими чувствами, является лишь «тенью» и произведен от мира идей, то есть материальный мир вторичен. Все явления и предметы материального мира преходящи, возникают, гибнут и изменяются (и поэтому не могут быть подлинно сущими), идеи являются неизменными, неподвижными и вечными. За эти свойства Платон признает их подлинным, действительным бытием и возводит в ранг единственного предмета подлинного истинного познания. Между миром идей, как подлинным, реальным бытием, и небытием (то есть материей как таковой, материей в себе) существует по Платону, кажущееся бытие, производное бытие (то есть мир действительно реальных, чувственно воспринимаемых явлении и вещей), которое отделяет истинное бытие от небытия. Действительные, реальные вещи представляют собой соединение априорной идеи (подлинного бытия) с пассивной, бесформенной «принимающей» материей (небытием).

Отношение идеи (бытия) и реальных вещей (кажущегося бытия) является важной частью его философского учения. Чувственно воспринимаемые предметы не что иное, как подобие, тень, в которой отражены определенные образцы - идеи. Но у него также можно встретить и утверждение противоположного характера. Идеи присутствуют в вещах. Это отношение идей и вещей, открывает определенную возможность движения к иррационализму. Много внимания он уделяет вопросу «иерархизации идей». Эта иерархизация представляет определенную упорядоченную систему объективного идеализма. Идея красоты и добра это одна из самых важных идей для Платона. Она не только превосходит все реально существующее добро и красоту тем, что совершенна, вечна и неизменна (так же, как и другие идеи), но и стоит выше других идей. Познание, или достижение, этой идеи является вершиной действительного познания и свидетельством полноценности жизни.

О нем