ТЕРТУЛЛИАН (Tertullianus) Квинт Септимий Флоренс, свящ. (ок.155-ок.220), раннехрист. латиноязыч. писатель, апологет. Род. в Карфагене, в семье офицера. После прохождения курса наук стал адвокатом. Воспитанный в язычестве, Т. обратился в христианство и принял сан пресвитера (ок.193). Вскоре он переехал в Рим, где служил Церкви, не оставляя адвокатской практики. Богословские и полемические трактаты Т. распространились по всему латинскому миру. Пламенный темперамент Т., блестящий лит. стиль сделали его одним из самых популярных лат. писателей христианства своего времени. Ок. 207 суровый ригоризм привел его в секту монтанистов, к-рая пыталась искусственно возродить обычаи первохрист. общин. Тем не менее авторитет Т. как писателя и богослова не был отвергнут Церковью. Т. не писал спец. толкований на Библию. Для библ. науки большое значение имеют его свидетельства исагогического характера. В частн., он указывал на неполноту *канона, составленного *Маркионом. По его мнению, ересеарх «открыто и упрямо совершил убийство над Писанием» («De praesсriptione haereticorum», в рус. пер.: «Об отводе дела против еретиков», 38). Т. подчеркивал, что разрыв с апостольским *Преданием искажает истину даже тогда, когда сохраняется неповрежденным текст Библии. Так, представитель гностицизма *Валентин «удалял собственный смысл отдельных слов и влагал в них свой, не принадлежащий им» (там же). «Мы имеем, — писал Т., — своими наставниками апостолов Господа, к-рые сами ничего не изобрели по своей воле и принятое от Христа учение верно сообщили народам» (там же, 6). В памфлете «Против Маркиона» (IV,2,5) Т. подтверждает предание о ев.Марке как переводчике (толкователе?) ап.Петра. Он указывает на свидетельство *Церкви как на доказательство апостольского происхождения Евангелий. Впрочем, в отд. случаях, когда не сохранилось преданий об *авторстве нек-рых свящ. книг, Т. предлагает собств. гипотезы об их происхождении и *атрибуции. Так, в трактате «De pudicitia» (рус. пер.: «О стыдливости», 20) Т. приписывает Евр ап.Варнаве.

M i g n e. PL, t.1-3; в рус. пер.: Творения Кв.Септ.Флор.Тертуллиана, К., 1910, ч.1-2, 1915, ч.1-3. l М а з у р и н К.М., Т. и его творения, М., 1892; П о п о в К., Т., его теория христ. знания и основные начала его богословия, К., 1880; П р е о б р а ж е н с к и й П.Ф., Т. и Рим, М., 1926; Ш т е р н о в Н., Т., пресвитер Карфагенский, Курск, 1899; Щ е г л о в Н., Апологетик Тертуллиана. Библиографич. исследование, К., 1888; ЭСБЕ, т.33; B a r n e s T.D., Tertullian, Oxf. (USA), 1971; O’M a l l e y T.P., Tertullian and the Bible, 1967; Q u a s t e n. Patr., v.2; проч. библиогр.см. в ст. Святоотеч. экзегеза.

В лице Тертуллиана христианская письменность нашла яркую фигуру характерную для конца второго и начала третьего века. Он не является отцом Церкви вследствие своего уклонения от ортодоксии, но вместе с тем он, благодаря многогранности своего ума, отражает многие движения богословской мысли того времени. Тертуллиан не только апологет: он, кроме того, и догматист, и моральный учитель с большим обличительным пафосом.

В своей апологетической деятельности он весьма убедителен и обладает большим диалектическим талантом. Перо его остро и временами ядовито. В нравственно-аскетических произведениях он заряжен исключительно ригористическим настроением, и эта его непримиримость и некоторая узость толкнули его в монтанизм. Та же известная узость привела его к некоторой интеллектуальной упрощенности. Он - реакционер в отношении человеческого разума и в этом смысле противоположен Иустину Философу и особливо Клименту Александрийскому. Он чужд христианского гнозиса. Характерно для него противопоставление Иерусалима Афинам и упрощенное предпочтение первого в ущерб вторым, с явным даже их отрицанием.

Вот какую характеристику дает ему архиеп. Филарет Гумилевский: "Воображение живое и порывы пламенного чувства увлекали его за пределы умеренности... Как остроумие его не всегда естественно, так мыслям не всегда достает силы и еще реже ясности; он более поражает, чем убеждает. Его диалектическое искусство и сила духа изумительны; он разбирает мысль со всей тонкостью; но особенно, когда говорит он как монтанист, остроты его слишком едки и сами говорят не в пользу дела. Нередко глубоким мыслям его не соответствуют выражения; карфагенская латынь, и сама по себе грубая, у Тертуллиана составляет свой язык, в котором мысль чаще остается отыскивать догадкой, чем извлекать из слов."

Будучи под влиянием стоической философии, Тертуллиан отразил в своих произведениях ее взгляды. Они наложили свой отпечаток не только на него одного; через Тертуллиана католическое богословие запечатлело на себе известный налет этой философии в ряде богословских проблем. Как совершенно правильно замечает проф. Попов, "Тертуллиан впервые выразил в своем учении принципы западного богословия и оказал могучее влияние на его дальнейшее развитие. Замечательно, что им даны были западу богословские формулы , сохранившие свое значение навсегда."

Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан родился в семье римского сотника в Карфагене около 155 г. До своего обращения в христианство он зсил распущенной жизнью языческой среды. Он был хорошо образован, знал философию, право, медицину. В 90-х годах II века он принял крещение и стал столько же ревностным христианином, сколь некогда был язычником. Он стал выдающимся защитником новой религии. В этот период его жизни им написано большинство его апологетических сочинений. Он принял священство. Был женат. Его прямолинейный и решительный нрав не могли его удержать на линии умеренности и сдержанного отношения к людским слабостям. Ригоризм и суровость увлекли его в течение монтанизма. В начале III века он порывает с Церковью. По свидетельству блаж. Августина, и в монтанизме Тертуллиан не нашел удовлетворения и основал свое собственное направление тертуллианистов. Умер Тертуллиан в 20-х годах III века.

Исследователь богословской системы Тертуллиана проф. Алэс делит его жизнь на четыре периода:

1. до священства (до 200 г.);
2. в священстве (до 206 г.);
3. полумонтанизм (до 212 г.);
4. монтанистический (после 213 г.).

Творения.

Следуя этому делению на периоды, список произведений Тертуллиана располагается в хронологическом порядке таким образом:

Первый Период :

Книга к другу-философу (потеряна).

К мученикам (Ad martyres ).

К народам, две книги (Ad nationes ).

Апологетик (Apologeticus ).

О свидетельстве души (De Testimonio animae ).

Второй Период :

О зрелищах (De Spectaculis ).

Против Маркиона, первая редакция (потеряна; Adversus Mardoneni ).

О прескрипции (т.е. о давности против еретиков; De prae-scriptione

haereticorum ).

О молитве (De Oratione ).

О крещении (De Baptismo ).

О терпении (De Patientia ).

О покаянии (De Poenitentia ).

Об одежде женщин, две книги (De Virginibus velandis ).

К жене, две книги (Ad uxorem libri II ).

Против Ермогена (Adversus Hermogenem ).

Против Иудеев (Adversus ludeos ).

О достоинстве души (потеряно).

Против Апеллеса (потеряно; Adversus Apelle ).

О судьбе (потеряно; De Fato ).

О рае (потеряно; De Paradise ).

О надежде верных (потеряно; De Spefidelium ).

Третий Период :

О покрывале девственниц

Против Маркиона, книги I-IV, вторая редакция

О плаще

Против Валентиниан (Adversus Valentinianos ).

О душе (De Anima ).

О плоти Христа (De came Christi ).

О воскресении плоти (De Resurrectione carnis ).

Против Маркиона, книга V-я (Adversus Marcionem ).

Увещание к целомудрию

О венке (война; De Corona militis ).

Скорпиак

Об идолопоклонстве (De Idolatria ).

К Скапуле (Librum ad Scapulam ).

Четвертый Период :

О бегстве во время гонений

Против Праксея (Adversus Praxeam ).

О единоженстве

О посте

Об экстазе (потеряно).

О стыдливости.

Как видим, литературное наследство Тертуллиана весьма внушительно. Если исключить из этого списка восемь потерянных (включая и первую редакцию Против Маркиона) произведений, остается 32 трактата разной величины и силы, посвященных самым ракообразным вопросам богословия и сторонам личной и общественной жизни.

Учение Тертуллиана.

Тертуллиан - апологет и догматист. Богословские воззрения вообще.

Переходя к разбору богословской доктрины Тертуллиана, следует прежде всего обратить внимание на его защиту и обоснование божественного происхождения христианской религии. Этому посвящены в особенности его Апологетики Против Иудеев . Тертуллиану необходимо в полемических целях обосновать божественность самого Христа.

Этому он находит 3 рода доказательств: 1) пророчества Ветхого Завета; 2) чудеса Нового Завета; 3) жизнь Церкви.

Ветхий Завет является предисловием к Новому, подготовкой к нему и прозрением его. Ряд пророчеств Ветхого Завета предуказал будущее явление христианства. К такого рода предвидениям пришествия Христа Тертуллиан причисляет: мессианские пророчества о царстве Христовом, о 70 седминах пророка Даниила, о имени Христовом и о Его рождении, о характере самого Христа у прор. Исайи, о страданиях Его, о воскресении Его, о призвании язычников и рассеянии Израиля (Даниила 9:26; Второзак. 28; Псал. 2; Исайи 42 гл. и др.). Автор обращает внимание Иудеев на два ряда пророчеств Ветхого Завета о Христе: одни говорят о Его пришествии в образе раба для страдания за род человеческий, тогда как вторые относятся к будущему Его пришествию во славе. Нельзя не видеть влияния Диалога с Трифоном Иудеем св. Иустина Философа. Это, как говорит Алэс, та же экзегетическая традиция.

Иудеи, основываясь на ветхозаветных предсказаниях, не перестали искать в них какого-то грядущего мессию, не угадав в Господе Спасителе настоящего и единственного обетованного Христа. Для вящего их убеждения автор прибегает и к доказательствам из Нового Завета. Он обращает внимание иудействующего читателя на многочисленные чудеса Спасителя: изгнания бесов, исцеления слепых и прокаженных, управление стихиями и даже самой смертью. Наивысшим чудом является, бесспорно, воскресение Самого Спасителя. В лице Господа Христа соединяются оба Завета: к Нему приводят пророчества, и Он Сам приводит в исполнение чаемое.

Жизнь самой Церкви также служит карфагенскому апологету убедительным свидетельством истинности христианского вероучения. Христиане являются ежедневными свидетелями изгнания нечистых духов и иных чудес, совершаемых пастырями Церкви. Кроме того, высота нравственного учения христианского и первенствующая евангельская заповедь о любви достаточно говорят об истинности нашей веры. Наконец, и самый быт христиан говорит о том же. Тертуллиан упоминает агапы, общность имуществ (разумеется, свободную, а не социалистически принудительную), благотворение христиан и т.д.

Бытие Божие . Единство Божие защищается Тертуллианом против:

1. политеизма язычников

2. дуализма Ермогена

3. дуализма Маркиона

4. гностических систем (главным образом, Валентина).

В вопросе о бытии Божием как таковом Тертуллиан приглашает обратиться к рассмотрению явлений природы, всего того, что окружает нас. Кроме того, он в "свидетельстве самой души, которая, несмотря на темницу тела... невольно призывает имя единого Бога и вопиет: великий Боже! благий Боже! что угодно Богу!" и т.д., видит некое подтверждение бытия Божия. "О свидетельство души, естественно христианской! - восклицает он. - Произнося подобные слова, душа обращает взоры свои не к Капитолию, но к небу, ведая, что там чертог Божий, что оттуда сама она происходит, потому что происходит от самого Бога" (Аполог . 17).

Останавливаясь на вопросе о политеизме язычников, что им разрабатывается преимущественно в книге Против народов (т.е. к язычникам) Тертуллиан различает богов, созданных учением философов (стихии мира, планеты), и богов - произведений поэтической фантазии (часто олицетворение пороков и соблазнов), и, наконец, богов народного верования. Но и по отношению к одним, и другим, и третьим он ставит вопрос, кто же является руководителем и подлинным единым владыкой всех этих божеств, духов, демонов и пр. Кто же этот, как он говорит, manceps divinitatis ?

Перед Тертуллианом было два типа дуализма, против которых он и вел борьбу: учения Ермогена и Маркиона. Ермоген проводил теорию стоиков, развивая хилозоический дуализм. Его исходной точкой была проблема о существовании зла в мире. Судя по словам самого Тертуллиана, Ермоген отошел от христианства к языческой философии, "в Академию и в Портик." В основу его системы легло учение о совечной Богу материи (Против Ермогена 1). Если предположить, что Бог создал мир из Себя, то тогда бы Бог изменился в Своем существе, что невозможно. При предположении, что мир создан из ничего, пришлось бы допустить, что Всеблагий Бог, от Которого ничто недоброе не может исходить, создал и зло в этом мире. Остается поэтому только третий выход: зло, произведенное Богом не по Его воле, сотворено из какой-либо недоброй сущности, т.е. из Материи, совечной Богу. Эта совечность материи Богу обосновывается Ермогеном так: "Бог всегда был Богом, всегда был также Господом; не было мгновения, когда бы Он не был Богом. Но не был бы Он всегда ни Господом, ни Богом, если бы не существовало всегда что-либо такое, над чем бы Он всегда был Господом; а поэтому Материя всегда существовала с Богом" (3).

Что касается последнего аргумента, т.е. того, что Бог всегда есть и Господь, Тертуллиан возражает так: "Имя Бога от вечности было в Боге; но не таково имя Господа, потому что свойства того и другого различны. Бог есть имя самой сущности, т.е. божества. Господь же есть имя не сущности, но могущества; сущность всегда существовала со своим именем, которое есть Бог" (3). Главный довод Тертуллиана построен на основании самобытности Бога. Возможность сосуществования наряду с Богом совечной Ему материи ограничивала бы безусловную мощь Бога, Его абсолютность. Бог не мог быть Господом сущности, Ему равной, но Он, вероятно, воспользовался ею "по уступочному праву" и, "не взирая на все недостатки этой совечной, но недоброй по природе материи, употребил в дело эту дурную сущность." Это было бы не могуществом, а наоборот слабостью Бога (9). Что особенно важно, Ермоген обусловливает творческий акт Бога бытием этой Материи, ставя себя в зависимость от нее. Не Материя имела надобность в Боге, а Бог возымел эту надобность в ней. Бог настолько, следовательно, слаб и неискусен, что зависит от услуги этой материи (8). Последнее особенно важно; очень часто в проблему происхождения мира человеческий разум вводит этот момент принудительности для Бога, лишая Его абсолютности и свободы. Кроме того, аргументом против совечности материи должно послужить соображение, что эта материя погибнет, как неоднократно засвидетельствовано в Писании. А то, что будет иметь конец, должно иметь и начало (34).

Если Ермоген был первым лжеучителем, против которого восстал Тертуллиан, и не имел, по-видимому, особого труда преодолеть его заблуждение, то противником, потребовавшим гораздо большего полемического пафоса Тертуллиана, является Маркион. Против его заблуждений Тертуллиан восставал три раза. Первая редакция его труда утеряна; вторая редакция составлена им в два приема: первые четыре книги в период 207-208 гг. и пятая книга между 208 и 211 гг.

Личность Маркиона - одна из наиболее интересных во II веке. Значение его огромно, борьба с ним велась долго и упорно: против него так или иначе боролись Тертуллиан, импер. Константин, св. Кирилл Иерусалимский, блаж. Феодорит. На Западе и на Востоке течение маркионитства охватило огромные пространства. Оно распространилось, в сущности, по всему средиземноморскому бассейну. Отчасти оно уступило место миссионерству вселенской Церкви, отчасти же утонуло в позднейшем манихействе.

Канва жизни самого Маркиона не особенно богата: родился он (по Харнаку) около 85 года в Понте, точнее, в Синопе. По Ипполиту, он был сыном епископа. Замечание этого же писателя, что Маркион был отлучен от Церкви своим же отцом за какой-то неблаговидный поступок, не находит себе подтверждения ни у других писателей эпохи, ни у того же Ипполита. Харнак считает, что это замечание не больше, как полемический метод.

Маркион много путешествовал по Малой Азии; встретился между прочим и со св. Поликарпом Смирнским, который, опознав его, воскликнул: "Узнаю тебя, перворожденный сын Сатаны!" Маркион появляется и в Риме, где он основал свою школу. Тут же появляются и его "Антифезы," и распространяется главное его произведение - исправленный им и "очищенный" от иудаизмов текст Нового Завета. Все это потеряно, но благодаря трудам ученых, особливо же кропотливой работе Харнака, Удалось восстановить оригинальный текст Маркионова евангелия. Харнаку принадлежит блестящая работа о Маркионе, в которой он, поистине с ювелирной тщательностью и тонкостью, воссоздал по полемическим антимаркионским произведениям текст утерянный и всеми забытый. Литературная работа Маркиона должна быть, по Харнаку, датирована периодом 139-144 гг.

Но Маркион был не только возглавителем некоего нового богословского течения или школы, он был основателем и особой церкви, с ее организацией, новыми принципами жизни, большим миссионерским пафосом. В чем успех Маркиона? Почему потребовалось столько полемических усилий, чтобы преодолеть влияние Маркиона на его современников?

Христианство во II веке стояло на распутий: или быть поглощенным еврейской стихией и превратиться в иудейскую секту, или же, соприкоснувшись с эллинизмом, утонуть в море гностических баснословии С одной стороны, верность ветхозаветному авторитету усиливала иудаистические элементы, сводила новое благовестие к торжеству Моисеева закона, в значительной степени стирала самую сущность христианства. С другой стороны, появлялось желание многое религиозно осмыслить найти некое примирение между верой и гнозисом, построить здание христианской философии.

Маркион осуществил в истории раннего христианства задачу очень большой глубины:

1. самое большое его дело, свидетельствующее о величине его ума и дарований, это, так сказать, первая "критическая работа над текстом" Нового Завета. В этом смысле Маркион предваряет Оригена. Он явился в каком-то смысле далеким предвозвестником современной нам formgeschichtliche Methode . Его компиляция канона Священного Писания есть явление для того времени небывалое и огромное. Маркион задался целью "очистить" текст Евангелия и посланий ап. Павла от якобы наслоившихся на нем "иудаизмов";

2. Маркион попытался создать некое новое христианское общество на базе своей же теологии. Он захотел реально осуществить христианство во всей его полноте, не ущербленное, не замутненное никакими внешними влияниями и т.д. Он основал даже свою особую церковную организацию. Она знала свою иерархию; женщинам было предоставлено право совершать таинство крещения; отношение к нехристианам, к катехуменам было более милостивое и снисходительное;

3. Маркион особенно сильно ощутил противоречие, между этикой закона Моисея и этикой христианской любви и заострил его;

4. аскетическая жизнь в его общине была на большой высоте и нравы отличались вместе с тем особенной простотой;

5. наконец, само обаяние его личности должно многое объяснить в успехе его проповеди.

Харнак (стр. 223 и ел). так определяет сущность проповеди Маркиона и его "евангелие": Писание надо понимать буквально; всякий аллегоризм исключается и Евангелие независимо; никакие внешние авторитеты ему не нужны для подтверждения, равно как и никакое философское обоснование; исключается всякий эстетизм, синкретизм, энтузиазм, мистицизм и пневматика. Ветхий Завет есть книга низшего, иудейского бога. "Никакой теодицеи, никакой богословской космологии! Ничего кроме любви!" (стр. 228). Харнак любит сравнивать Маркиона в некотором смысле с Толстым.

Вернемся к Тертуллиану.

В отличие от Ермогена, дуализм Маркиона носит характер не хилозостический, а спиритуалистический. Зло имеет свое происхождение не в материи, совечной Богу, а в ином источнике, духовном, т.е. в некоем ином Божестве. Маркион противопоставляет два Завета - Ветхий и Новый. Бог первого - Бог зла; Бог Евангелия добр. В ветхозаветном откровении Маркион находит тексты в подтверждение своих предположений. В словах Исайи (45:7) "я произвожу бедствия" этот лжеучитель видел в Боге Ветхого Завета источник зла. Тертуллиан (II Марк. 14-15) приглашает его различать между двумя видами зла: злом, составляющим преступление, и злом, являющимся наказанием за преступление. Зло-преступление имеет своим источником диавола, тогда как Бог есть причина наказания. Первое есть плод нечестия; второе же - действие правосудия Божия. Маркион, таким образом, не отличал зла метафизического от тех бедствий и страданий, которые Бог попускает по промыслительному Своему хотению. Это суть проявления правосудия Бога. Если осуждать Бога за допущение Им таких "зол," то следовало бы, говорит Тертуллиан, оправдывать самые преступления и неправду, за которые Бог посылает эти наказания.

Если же Маркион допускает, наряду с Богом, благим виновником добра, существование и иного Бога, Бога зла, т.е. не материалистическую, а спиритуалистическую основу зла, то почему бы не допустить не только двух, но и трех, четырех, тридцати и более богов, как это делали Валентин и иные гностики. Во всяком случае допущение существования, наряду с Богом, какого-то иного духовного абсолютного начала тем самым ограничивает абсолютность первого Бога, или, лишая Его абсолютности, тем самым признает его не богом. Тертуллиан, таким образом, и в данном случае считает себя призванным защищать принцип самобытности Божией.

В своем произведении Против Валентиниан Тертуллиан обрушивается на баснословные измышления гностиков об зонах, перечисляя всевозможные имена вымышленных гностиками божеств, равно как и имена разных начальников и основоположников гностических школ.

De praescriptione haereticorum.

Среди полемических трактатов против еретиков особое место в литературном наследстве Тертуллиана занимает трактат De praescriptione haereiicorum . Его переводят по-русски или О давности против еретиков (проф. и. В. Попов) или Прещения против еретиков (Карнеев). В сущности, ни тот, ни другой перевод не объясняют сути дела. Тертуллиан - юрист; это выражение им заимствовано из римского процессуального права. Praescriptio - это такое доказательство или такой довод против истца, при предъявлении которого судья может прекратить дальнейшее судопроизводство. Иными словами, "проскрипция" против еретиков - это такой аргумент против них, при наличии которого дальнейший с ними спор бесполезен, беспредметен. Этот трактат потому интересен в истории христианской письменности, что он вводит в экклесиологию известный критерий понятия Церкви. Единство Церкви Тертуллианом доказывается единством предания, и это и есть его прескрипция против еретиков, лишенных этого единого предания.

Единство веры и учения - вот то, что нужно Тертуллиану для обоснования истинности Церкви. Христос послал на проповедь Своих апостолов; они основали отдельные Церкви. Истинность известного вероучения доказуется его согласием с апостольскими церквами. Вероучение противное апостольскому преданию является ложным.

С одной стороны, Церковь, апостолы, предание; с другой - еретики (Ермоген, Маркион, Валентин). Истина появилась ранее ереси; ересь есть искривление истины. Еретики не могут доказать своего происхождения от апостолов и своих духовных истоков. "Кто ты? может спросить Церковь всякую ересь. С каких пор и откуда ты пришла? Что ты у меня делаешь, будучи не из моих? Ты, Маркион, по какому праву рубишь мой лес? Кто позволил тебе, Валентин, совращать в сторону мои источники? Кто предоставил тебе, Апеллес, власть колебать мои пределы? Как осмелились вы сеять и жать здесь своевольно? Это моя собственность, я давно ей владею, владею ей первая; я происхожу от древних ее владетелей, могу предоставить на то неоспоримые доказательства. Я - наследница Апостолов, пользуюсь моей собственностью, согласно с их завещанием, с их душеприказчеством, с присягой, от меня взятой " (37).

Этот трактат интересен и потому, что представляет собой каталог современных Тертуллиану ересей с кратким перечислением их основных заблуждений.

Но особливо интересен этот труд и по своему общекультурному значению. Еретикам противопоставляется единство веры и предания, т.е. единство Церкви. Что же является источником всех ересей? Философия. Это источник всех зол. Тертуллиан в этом трактате (написанном около 200 г). уже начинает проявлять свою узость и примитивизм. Это уже начало того его упрощенства, которое в позднейших его произведениях сделает его непримиримым врагом всякого дерзания человеческой мысли.

"Мы не нуждаемся ни в любопытстве после Иисуса Христа, ни в изысканиях после Евангелия" (8). Отсюда непримиримое противопоставление Афин Иерусалиму. "Что общего между Афинами и Иерусалимом, между Академией и Церковью, между еретиками и христианами? Наша секта возникла с портика царя Соломона, научившего нас искать Бога прямым и чистым сердцем. О чем помышляли люди, мечтавшие составить христианство стоическое, платоническое и диалектическое?" (7). Так намечается один из путей христианского сознания, приводящий в конечном итоге к своеобразному христианскому духовному нигилизму. Иной путь показывают нам св. Иустин, Климент Александрийский, Ориген, Каппадокийцы и вся богословская философская традиция Церкви.

О существе Божием.

Тертуллиан - первый, кто начал интересоваться догматическими вопросами о Св. Троице. Он начинает собой ряд писателей-богословов. При всем несовершенстве его терминологии и недоразвитости его богословской мысли, он дает для Запада определяющее направление в богословии. Не будучи отцом Церкви, он все же очень многому научил западную церковную мысль.

Прежде всего надо помнить, что его богословские воззрения почивали преимущественно на философии стоиков. Стоический натурализм и монизм наложили свой отпечаток на богословие Тертуллиана настолько, что все оно окрашено этими воззрениями. Материалистическое понимание не только души человека или ангелов, но даже и самой божественной сущности является продуктом именно этого стоического влияния. Платонизм глубоко чужд и несвойствен мышлению карфагенского пресвитера; самостоятельное бытие родовых сущностей и все учение об идеях он не приемлет. На онтологии Тертуллиана, по существу стоической, почивают его гносеология, антропология и сама теология.

Тринитарное учение с логическим расчленением божественной сущности, с пониманием "телесной субстанции" Бога в духе почти материалистического антропоморфизма вытекает все из того же философского влияния. Его икономический субординационизм есть также логический вывод из тех же философских построений.

Впоследствии это влияние Тертуллиана и стиль его богословского мышления сильно сказались в так называемом споре "двух Дионисиев," т.е. римского папы Дионисия с тезоименным ему александрийским епископом. Тринитарные воззрения этого последнего казались римскому Дионисию-тертуллианисту слишком "левыми," оригеновскими, и скрашивались в его сознании в слишком грубую форму почти буквального тритеизма. Для тертуллиановского западного богословия на первый план выступала всегда идея об абсолютном (нумерическом) единстве Божества, вытекавшая из самой сущности стоической онтологии. Боясь тритеизма и с трудом воспринимая александрийское учение об Ипостасях, западное богословие особенно легко принимало термин "единосущный" (ομοούσιο^, который для богословски образованных александрийцев звучал не всегда так, как его понимали западные. На Востоке боялись в этом выражении услышать савеллианские монархианские нотки, т.е. боялись слияния Ипостасей. Запад, воспитанный на Тертуллиане и стоиках, наоборот, с особенной легкостью защищал это "омоусианство," исходя из нумерического единства Божия и пуще всего боясь чрезмерно выраженной ипостасной раздельности Лиц.

Тертуллиан исходил в своем богословствовании из понятия об Отце, как совершенной полной субстанции. Нумерическое единство в Св. Троице - вот исходная точка для Тертуллиана. Наряду с этим, его богословие определяется характерным для стоиков натурализмом.

Как правильно замечает Алэс, "метафизик Тертуллиан не подымался до высоты Тертуллиана диалектика." Терминология апологета оставляет часто желать лучшего. Так например, с одной стороны, он "тело" corpus противопоставляет "душе" anima ; но, наряду с этим, не колеблясь, он утверждает, что "дух имеет тело особого рода в своем образе. Все, что существует, есть тело особого рода," откуда и ангелы должны иметь у Тертуллиана тело, но тело особенного рода. Может быть здесь под corpus следует мыслить substantia ; но во всяком случае стоический натурализм дает себя сильно чувствовать.

Бог есть дух, но тут же спрашивает: "Кто же станет отрицать, что Бог есть тело, corpus ?" Подобные выражения вносят беспорядок в богословский лексикон Тертуллиана, равно как и утверждение, что Бог страдает, Deus passibilis est . Он, правда, оговаривается, что это страдание не должно быть понимаемо в человеческом буквальном смысле, но все же благодаря таким неточностям его учение о существе Божием страдает известной огрубленностью воззрений.

Тринитарное учение вообще.

Тринитарные взгляды Тертуллиана вырабатывались в борьбе с двумя крайностями богословской мысли: с одной стороны, Валентин с его баснословиями о 30 зонах, а с другой, антитринитарий Праксей, предтеча Савеллия, сводящий различие Лиц к простой модальности. Свое учение о Троице Тертуллиан выразил в остром трактате Против Праксеа . Терминология его рудиментарна и неясна. Но это все же не мешает в основных чертах выразить определенное исповедание веры во Св. Троицу: Отца, Сына и Святого Духа.

Здесь характерно такое место из трактата: "Умы простые и невежественные, равно как люди неученые, составляющие большинство верующих, видя, как человек в силу символа веры от многобожия века сего переходит к единому истинному Богу, забывают, что надо не только признавать Его единым, но и верить всему домостроительству Его" (3). Важно, что тринитарное построение Тертуллиана обусловлено домостроительством, т.е. икономическим моментом. Второе Лицо Св. Троицы принимает в системе Тертуллиана свое очертание в зависимости от этого домостроительства.

Исходя из единобожия, Тертуллиан убеждает эти "простые и невежественные умы" в том, что монархия нисколько не противоречит тому, что у царя может быть наследник сын и иные высшие сановники. Но тяже апологет, развивая эту мысль, высказывает некоторые суждения, малоприемлемые с точки зрения ортодоксального богословия. "Действительно, прежде всякого начала Бог существовал один: Он составлял Сам для Себя и мир Свой, и Свое пространство, и общность существ. Он был один в том смысле, что вне Его ничего не было сотворено. Но и тут нельзя сказать, чтобы Он был Один. С Ним было Лицо, Которое Он имел в Самом Себе, т.е. Разум, потому что Бог есть существо разумное." Далее о том же Разуме: "Довольно, что Бог, хотя бы и не родил еще Сына , но имел Его уже в Самом Себе вместе с Разумом или в Разуме, таинственно обдумывая и располагая то, что хотел произнести через Слово Свое." Наконец и так: "можно сказать, что Бог прежде сотворения вселенной был не один, что имел в Самом Себе Разум Свой, и в Разуме Свое Слово, которое родил непосредственно из внутренности Своей, из чрева, как говорит Давид" (5).

Пытаясь различать Ипостаси Св. Троицы, Тертуллиан рассуждает: "какая бы ни была сущность Слова, но я объявляю Его особым Лицом, и усваиваю Ему имя Сына Божия. Признавая же Сыном, считаю Его существом, отличным от Отца" (7). "Существует Бог Отец и Бог Сын. Как день не то, что ночь, так Отец не то, что Сын: оба одно и то же быть не могут" (10). Так пытается он подчеркнуть различие Ипостасей, или Лиц, заимствуя это выражение из римского юридического языка (Цицерон, Дигесты ). Но Тертуллиан предупреждает, что нельзя за различием мыслить и разделения Лиц, чтобы не впасть в трибожие. Он настаивает на "распределении, но не разнообразии, на отличии, но не разделении. Отец не то, что Сын, - и это значит: различен в лице, а не в сущности." И непосредственно за этим высказывает вдруг такое суждение: "Отец есть всецелая сущность. Сын есть истечение (derivatio ) и часть сего всецелого, как Он Сам сказал: "Отец болий Мене есть " (9). Говоря о Святом Духе, заявляет: "Бог хочет показать третью степень Божества в Параклите по примеру того, как мы показываем вторую степень в Сыне, соблюдая основное начало высшего домостроительства."

Бог, невидимый по существу, может, однако, и явиться людям. Ветхозаветные теофании так и воспринимаются Тертуллианом. Моисею было отказано видеть лицо Божие (Исх. 33), тогда как Иакову Бог явился лицом к лицу (Быт. 32).

Единство сущности при различии Ипостасей Тертуллиан объясняет и на основании слов Спасителя в Иоан. 10:30:"Аз и Отец едино есма." Глагол "есма" указывает, что тут не об одном говорится а о множественном. В то же время "едино" указывает на единосущие этих не единых лиц. Апологет настаивает: "едино" в среднем роде, а не "один" в мужском. Здесь говорится о "единстве, подобии, союзе, любви Отца, оживляющего Сына, и о покорности Сына, повинующегося воле Отца" (22).

Неотчетливость тринитарной терминологии явствует также и из нижеследующего отрывка. Говоря о схождении Духа на Деву Марию, апологет пишет: "упоминая здесь о Святом Духе, хотя Святой Дух и есть Бог, но не именуя Его прямо Богом, Ангел хотел дать разуметь о части целого , имевшего снизойти под именем Сына . Тут Дух Святый никто иной, как Бог Слово (!). Как в изречении Иоанна Слово плоть быстъ, под именем Слова разумеем мы Духа (!), так и здесь под именем Дух мы понимаем Слово. Дух действительно есть сущность Слова, а Слово действие Духа, и оба они составляют одно... Дух Божий есть Бог и Слово Божие есть Бог; Они, хотя и происходят от Бога, но не составляют Того, от Кого происходят. Хотя по сущности они и Боги, но не Бог Отец, а только Боги, потому что происходят от Своей сущности, поскольку составляют сущность и часть целого " (26).

"Рождено Слово, рожден Дух, вместе со Словом, по воле Отца, следовательно воплотилось Слово."

В заключение надо сказать, что Тертуллиан исповедует божественность всех Трех Лиц, их, так сказать, единосущность. Но терминология его доставляет немало затруднений для правильного понимания ипостасных взаимоотношений. Все это почивает на стоическом монизме и натурализме и явно приводит к субординационизму.

Исхождение из Сына.

В тринитарном учении Тертуллиана особое место занимает проблема Второй Ипостаси. Было уже сказано, что рождение Сына Божия обусловлено целями домостроительства. Это не есть свободный акт внутри-троичной жизни, но вынужденный какими-то внешними побуждениями откровения и икономии. Сын Божий, кроме того, занимает место посредствующее между Богом и миром. И наконец, Тертуллиан откровенно договаривается до субординационизма, считая Сына истечением и частью Божества, поставляя его "на втором месте," а Духа Святого просто считая третьей степенью. Но апологет в своем учении о Второй Ипостаси оперирует понятиями скрытого божественного Разума и произнесенного Богом Слова. В этом, как правильно замечает Алэс, Тертуллиан коренным образом отличается от учения Филона о том же Логосе. В самом деле, у Филона как бы два последовательных состояния Логоса, если не два различных Логоса. Логос как божественный Разум (θεϊος Лоγос) и рядом с ним божественная мысль как произведение этого Разума, как божественный миротворческий Логос, как умопостигаемый космос, как άρχέτυπον παράδειγμα, как ιδέα των ιδεών. Это удачно выражается французскими терминами: le Verbe pensant et le Verbe pense .

Совсем иное учение развивает Тертуллиан. Он исходит не из Филона, а из тех восточных апологетов, Иустина, Татиана, Афинагора и особливо Феофила Антиохийского, с их понятиями λόγος ένδιάθετος и λόγος προφορικός.

Для Тертуллиана ясно одно: Бог никогда не был без Своего Логоса, не был αλογος. Но рядом текстов из произведений изучаемого апологета можно подтвердить сосуществование в его системе нижеследующих этапов в становлении божественного Логоса: 1. божественный Разум, ratio , Verbe latent au sein de Dieu ; 2. Слово, произнесенное Богом прежде всякой твари, Sermo ; 3. в акте творения; 4. Сын Божий в Его ипостасном бытии.

Алэс правильно замечает, что эти понятия Разума и Слова не следует донимать только как атрибуты Божества, и, хотя это еще не Лицо, но во всяком случае эмбрион Лица, как бы зачатый в недрах Божества. Тертуллиан кроме того может сказать, что "было время, когда не было Сына," что отчасти напоминает классическое для будущих арианских писателей утверждение: ην οτ ουκ ην. Разница здесь только в том, что арианская формула отрицает вообще ипостасное бытие Сына Божия, тогда как Тертуллиан выражает мысль, что было время, когда Сын не проявлялся вне Бога Отца.

Антропология.

Антропологические воззрения Тертуллиана будут разобраны поверхностно, чтобы только ими оттенить общую линию развития церковной мысли. В главном, Тертуллиан искал и дал ответ на следующие вопросы психологии и антропологии: 1. о природе души; 2. о происхождении души; 3. о назначении человека.

1. Πрирода души . Исходя из повествования книги Бытия, Тертуллиан определяет душу как дыхание Божие, Dei flattus . Но какова природа души, точнее, абсолютно ли она духовна или имеет хотя бы некую оболочку, Тертуллиан отвечает не вполне ясно. Он восстает против материалистического взгляда некоторых древних философов, но и не приемлет безусловного спиритуализма Платона и Аристотеля. Он считает, что душа вообще не может входить в эти категории одушевленности и неодушевленности. Все же он не обинуется сказать, что душа есть corpus sui generis . Душа имеет невидимое тело. Не следует вообще забывать, что для Тертуллиана и Deus corpus est. Душа имеет свой облик (habitus, effiges ), границу (terminus ), три измерения. Согласно авторитету Св. Писания, души видимы (Откр. 6:9; Лук. 16:23). Это второе свидетельство Писания служило не одному Тертуллиану для подтверждения относительной телесности души. Св. Ириней Лионский, а за ним св. Григорий Нисский говорили, ссылаясь на притчу о богатом и Лазаре, об отличительных признаках души, как бы о каких-то отпечатках на них их телесной оболочки. Св. Григорий Нисский был вероятно под влиянием Оригена, учившего о том же. Но мнение Тертуллиана об облике души, о ее относительной телесности и даже о трех ее измерениях навеяно древней философией, точнее Аполлодором.

Но все это не мешает Тертуллиану утверждать простоту души по существу и ее неделимость, при множественности ее энергий. В этом он следует за Платоном, для которого душа - "божественна, бессмертна, Разумна, однообразна и неделима" в отличие от тела "человеческого, смертного, неразумного, многообразного и разделимого." Однообразие это философ понимает, как "в себе и по себе," "божественное чисто и однообразно."

2. Происхождение души . В этом вопросе Тертуллиан единственный из христианских писателей, кто стал на точку зрения традиционизма. Он отвергает "баснословие Платона" о предсуществовании души, столь легко воспринятое Оригеном. Мнение о том, что душа творится только в самый момент рождения, отвергается Тертуллианом ссылками на примеры из Св. Писания: Иеремия 1, 5, близнецы во чреве Ревекки, Иоанн Предтеча во чреве Елисаветы и Сам Спаситель во чреве Богоматери. Душа, ее изменения и развитие связаны с ростом тела.

3. Назначение человека . Смерть есть последствие греха. Судьбу человека по смерти Тертуллиан понимает отлично от языческой философии. В ад сходят не некоторые души, а все без различия. Христос Спаситель сошел в "преисподняя земли," чтобы проповедать "находящимся в темнице душам." Тертуллиан применял к аду слова Матф. 5:26 о темнице, из которой душа не выйдет, пока не воздаст последнего кодранта. Из этого католические исследователи хотят сделать такой вывод, что Тертуллиан уже учил о чистилище, не употребляя, впрочем, самого выражения.

Тертуллиан часто говорил о воскресении плоти и написал специальный трактат под этим заглавием. Он ищет доказательства воскресению и в достоинстве плоти, и в божественном всемогуществе, и в примерах из жизни природы, и в требованиях, проистекающих из божественного правосудия. В трактате О воскресении плоти он объясняет, что текст ап. Павла (1 Кор. 15:50) "яко плоть и кровь царствия Божия наследовать не могут" надо понимать не в смысле состава человека, из плоти и крови, противоположных душе, а в смысле тяготения его к земным привычкам и наклонностям греха.

Он учит не об уничтожении (perditio ) тела, а о его изменении (demutatio ), о преображении сущности, а не об истреблении. "Плоть воскреснет, не только вся плоть, но та же самая, и во всей своей целости... Душа имеет своих ближних, свое убранство, свою прислугу: это плоть. Стало быть, плоть будет сопровождать душу, как молочная ее сестра" ... "Плоть есть невеста, или, точнее, супруга, сопряженная кровию с Иисусом Христом... О, душа, - заканчивает Тертуллиан, - не завидуй плоти. Нет ближнего, которого бы ты должна более любить после

Господа." Так писал Тертуллиан, будучи, впрочем, в то время уже наполовину монтанистом.

Монтанизм Тертуллиана.

Как было указано выше, Тертуллиан закончил свою проповедническую деятельность в разрыве с Церковью. Последний период его жизни окрашен сначала слабыми оттенками монтанистического учения, а потом он сам сделался открытым сторонником этого учения. Монтанизм Тертуллиана - явление очень интересное в истории христианской мысли; замечательное тем более потому, что оно может послужить ярким примером для развития известного направления религиозной психологии. Монтанизм вовсе не есть только эпизод второго и третьего века нашей церковной истории. Прекратив свое существование как таковой, он, однако, не умирал в истории религиозных движений. Отклики его можно найти и значительно позже. Можно говорить, что монтанизм умеет затрагивать очень распространенные настроения религиозной психологии и играть на известных струнах с большим успехом. Благодаря этому он легко находит себе сторонников и последователей.

Монтанизм, известный и под именем "фригийской ереси," или "ката фригийской," или же еще "нового пророчества," ведет свое происхождение из Малой Азии, из Фригии, от некоего Монтана. Монтан, обращенный из язычества, был до того жрецом Кибелы. В христианстве он быстро (ок. 172 г). основал свое сообщество и очень быстро приобрел успех и популярность. Распространившись в значительной степени в Малой Азии, монтанизм проник и на Запад, где имел своих последователей в Галлии (в Лионе), в Риме и в Карфагене. Тут и встретился с этим учением Тертуллиан.

Основные особенности этого "нового пророчества" могут быть сведены к следующему: 1. напряженное ожидание близкой парусин Христа; 2. ригористический аскетизм; 3. экстатическая настроенность его адептов, выражающаяся главным образом в пророческих выступлениях под непосредственным якобы влиянием и вдохновением Параклита. Следует вспомнить, что Милтиад в свое время писал апологетический трактат о том, что "пророки не должны говорить в исступлении." Эсхатологические настроения монтанизма выражались в ожидании скорого явления Небесного Иерусалима. Но эти настроения не помешали, однако, новой секте заняться и своим земным устроением. Как остроумно замечает Дюшен, "Иерусалим Небесный на земле не явился; поэтому принялись за устроение Иерусалима земного" (I 275). Монтан увлек за собой экстатически настроенных людей. Нашлись пламенные последовательницы Максимилла и Прискилла; некий Феодот занялся хозяйственными делами секты; начали писаться энциклики от имени нового пророка.

На западе монтанизм не дал ярких представителей, кроме самого Тертуллиана. Это самый блестящий писатель нового учения. Поворотным пунктом в жизни Тертуллиана должен быть признан трактат О покрывале девственниц , написанный около 206 г. В нем Тертуллиан уже высказывает свои антицерковные воззрения.

Монтанизм в своем искании харизматических экстазов готов был обвинять Церковь в измене апостольской линии. Церковь якобы сошла с того пути, на котором она жила в апостольский век. В Церкви иссякли те силы, которые действовали когда-то. Угас огонь, зажигавший первохристианских "пророков." Иссякло само пророчество. Неоднократно и после, вплоть до наших дней, слышится этот упрек в недостатке профетизма и в слишком якобы сильном формализме церковной иерархии. Как и во времена Иоакима дель-Фиорэ в средневековой Италии, как и в начале нашего века, так и тогда напряженно ожидали нового Откровения. Бог-Отец глаголал в Ветхом Завете, Бог-Сын дал нам Свое Евангелие. Но в нем не содержится вся полнота божественной Истины. Ее надо ожидать в грядущем откровении Св. Духа, в Третьем Завете. Это Откровение Параклита и даст монтанизм. Тертуллиан прямо пишет: "...первобытному человечеству было свойственно бояться Бога; в Законе и Пророках Ветхого Завета пришло детство; Евангелие принесло собою знаки молодости, отрочества церковного. Ныне же Параклит знаменует Собой зрелость Церкви. Ныне Он наследовал Христу, и человечество не будет уже больше знать иного учителя."

Так отразился монтанизм на отношении Тертуллиана к Церкви, к Откровению, к преданию. На этом одном влияние "нового пророчества" не остановилось. Оно сказывается и на других сторонах его учения, в частности, на его нравственно-аскетической проповеди.

Эта проповедь становится теперь резко ригористической. Тертуллиан больше обличает, чем утешает и учит. С непримиримостью говорит он о разных сторонах человеческой жизни, желчно укоряет, подозревает и осуждает. Резко и подозрительно относится он к миру и к твари. Слышатся некоторые дуалистические нотки, роднящие его с манихейством. Свойственного всем церковным писателям радостного космизма мы у него уже не находим. "Мир - творение Божие, но мирские вещи - творение диавола." "Брак есть терпимое любодеяние," "Брак и любодеяние составляют один союз, одно плотское сочетание, пожелание коего Господом названо любодеянием." Он начинает уже подозрительно относиться к элементарным потребностям тела человеческого, в частности, быть чистым. "Чистота души нашей гораздо приятнее Богу, нежели опрятность тела." Это несколько странное сопоставление, или, точнее, противопоставление, воспринимается очень легко упрощенной аскетикой и находит отклик у многих, уповающих спасти свою душу нечистоплотностью тела.

Осуждая сначала только второй брак, а потом отрицая самый брак вообще, Тертуллиан неодобрительно относится к деторождению, высказывая неприязнь к детям, к их воспитанию и проч. Но особливо резко нападает он на зрелища. Этому посвящен один из самых ярких в литературном отношении трактатов апологета. Нельзя не признать, что театр, Колизей, бои гладиаторов и прочие языческие зрелища носили в себе очень много грубого, чувственного и даже безнравственного. Часто театр заканчивался развратом. Эта чувственность и аморальность тогдашнего театра и давала повод писателям христианства так резко нападать на сценические представления. Иного театра, иных зрелищ они не видели и не могли себе даже представить. Тертуллиан не одинок. Не менее непримирим к тогдашнему театру и Златоуст. Но из этого еще не следует делать вывода, что христианская этика как таковая безусловно отрицательно относится ко всякому театру. Тертуллиановско-златоустовский подход вполне объясним исторической конъюнктурой того времени. Но важно впрочем не это, а то, с каким исключительным озлоблением говорит против театра Тертуллиан. Он не только обличает аморальную сторону языческих театральных представлений и вполне справедливо предостерегает своих слушателей от опасности увлечения этими зрелищами. Тертуллиан заканчивает свой трактат исключительным по силе заключением, касающимся уже не языческих зрелищ, а того последнего Зрелища, т.е. Страшного Суда, когда будут собраны все народы и все поколения и когда Господь начнет судить всех. Он, не колеблясь, говорит о той радости, которую будут испытывать праведники и ангелы при виде мучений, которые постигнут актеров скоморохов, шутов и гаеров, языческих жрецов и иудейских книжников, осудивших Христа, философов, писателей и поэтов древности. Нельзя не признать, что это одно из самых сильных мест из произведений Тертуллиана, но также нельзя не удивляться совершенно нехристианскому переживанию мучений и страданий грешников, адских наказаний язычников и иудеев.

Тертуллиану приписывают фразу: «Верую, ибо абсурдно». Что это значило? Почему знаменитый богослов восставал против излишнего философствования, утверждая: «Сын Божий воскрес: это несомненно, ибо… невозможно»? И как связаны ереси с философией и отрицание философии с ересью? Рассказывает преподаватель философии Виктор Петрович Лега .

Апологет, ставший еретиком

В прошлый раз мы говорили о Клименте Александрийском, который защищал философию, признавая ее полезность для богословия, но были и мыслители, которые отстаивали противоположную точку зрения. Один из самых ярких – Тертуллиан. Тертуллиан отрицал философию в принципе, считал ее вредным учением и источником всех ересей. Давайте разберемся, почему у него сформировалось столь негативное мнение о философии.

О жизни Тертуллиана мы знаем крайне мало. Известно только, что он жил на севере Африки, в Карфагене. Даже о том, был ли он священником или нет, существуют разные предположения. Но точно известно одно: в последние годы жизни Тертуллиан отошел от Православия и впал в ересь монтанистов, впоследствии и в этой ереси разочаровался и основал свое собственное еретическое учение, отличавшееся крайним ригоризмом: требованием полного отказа от мяса, от семейной жизни, от вина и проч.

Евангелие – всего лишь аллегория?!

В чем же причина того, что Тертуллиан яро выступает против философии? Одной из них – может быть, даже главной – является появление ересей и в частности ереси гностиков, особенно популярной в то время. Собственно, гностицизм даже не ересь, потому что это очень далекое от христианства учение, основанное на различных философских концепциях, прежде всего на философии Платона. Гностики утверждали, что христианство – это учение для плебеев, для народа, а истинный смысл евангельского учения доступен только посвященным, только тем, кто знает философию, кто может сквозь простые евангельские примеры и образы увидеть истинный смысл той глубинной картины мироздания, которая скрывается в Плероме – в полноте всего – и раскрывается через вечные уровни бытия – эоны… И где-то на самых низших уровнях воплощается в каких-то конкретных людей – например во Христа, в Богородицу. Ну, и в самом низу, конечно же, мы. Согласно гностикам, евангельская история обязательно требует аллегорического толкования.

Вот против этого и возмущается Тертуллиан. Как это – «аллегорически»?! Евангелие – это абсолютно правдивый, исторически безупречный рассказ о жизни Воплотившегося Бога, о жизни Его учеников, которые потом пошли проповедовать Истину по всему миру. Тертуллиан прежде всего настаивает на буквальности понимания самых сложных мест Евангелия: Непорочного Зачатия, Воскресения, Вознесения, чудес, которые творил Иисус Христос. Потому что именно на это указывали гностики, говоря: «Такого не может быть! Явно же, что в этих чудесах сокрыты какие-то знаки, какие-то высшие уровни бытия – Плерома, эоны…»

«Нет! – отвечал Тертуллиан. – Эти чудеса могут показаться нам абсурдом, могут показаться нам безумием, но мы веруем в них, так как они абсурдны». Часто повторяют эту фразу: «Верую, ибо абсурдно», но на самом деле конкретно так Тертуллиан не говорил. У него много фраз, подобных этой, поэтому в принципе эта мысль не искажает его учение. Так, он говорил: «Сын Божий воскрес – это несомненно, ибо невозможно». Союз «ибо», или «так как», может вызвать недоумение. Допустим, можно было бы сказать так: «Сын Божий воскрес: это несомненно, хотя кажется невозможным»; «Я верую, хотя кажется абсурдным». Но Тертуллиан говорит: «Нет, я верую, ибо это абсурдно». Как понимать это «ибо»?

Аргумент атеистов

Эту фразу очень любят атеисты, которые говорят: «Какие же вы, христиане, удивительно наивные! Вы честно говорите, что вы идиоты: “мы верим в абсурд”, “мы верим в круглый квадрат”, “мы верим, что снег черный, а сажа белая”, “что человек воскрес, а Бог стал человеком”. Вы сами признаёте, что ваша вера глупость, абсурд! И как с вами спорить после этого?..»

Эта фраза стала бы понятней современному человеку, если ее перевести так: “Верую, ибо чудесно”

Но Тертуллиан не это имел в виду. Абсурд, по его мнению, это то, что представляется абсурдным с нашей точки зрения, в нашем мире. Сын Божий, ставший человеком, воскрес, то есть воскрес человек – это абсурд, этого не может быть. Я ведь знаю, что любой человек умирает. А вот в то, что некий человек воскрес, – я верю , а не знаю. Потому что этого не может быть. Я верую в то, чего не может быть в нашем мире, но возможно в случае вмешательства в него Бога. Поэтому эта фраза стала бы понятней современному человеку, если ее перевести так: «Верую, ибо чудесно».

Чудеса, творимые Христом, и чудеса, субъектом которых Он Сам являлся: Воплощение, Преображение, Воскресение, Вознесение, – это главные места в Евангелии. И именно на них, прежде всего, по мнению Тертуллиана, нужно обращать внимание! В том, что Христос шел по полю и срывал колосья, нет ничего божественного – ну, я тоже могу отправиться на поле и сорвать колосья! Здесь проявляется Его человеческая природа. А вот когда Он воскрес, в этом проявилась именно Его Божественная природа, а поскольку с точки зрения земного мира воскресение человека невозможно, то в это нужно просто верить .

Неужели мы, благодаря знанию Платона, лучше понимаем Евангелие, чем апостолы?

Таким образом, о мире возможно знание, но когда в мире начинает действовать Бог, то события приобретают чудесный характер, и понять, объяснить их с точки зрения человеческих знаний невозможно, в реальность этих событий можно только верить. И следовательно, по мысли Тертуллиана, никакие философские толкования текста Евангелия нам не помогут – они нам только помешают! Они уведут нас от правильного, буквального понимания Евангелия. А ведь именно буквальное понимание евангельских событий показывает нам их истинность, а аллегория… Ну какая может быть аллегория?! Во-первых, толкуя Новый Завет аллегорически, мы показываем тем самым, что не верим в реальность евангельских событий. А, во-вторых, мы фактически не верим в Бога, поскольку не верим Богу. Что, Бог не знал, как открыть через пророков, через апостолов истину? Апостолы не знали, как правильно, какими словами ее изложить? А мы, знающие Платона, что же, благодаря этому знанию, лучше понимаем Евангелие, чем апостолы?.. Это гордыня, самомнение. Только через буквальное прочтение Евангелия мы понимаем его истинный смысл.

Поэтому Тертуллиан и считал философию источником всех ересей. В одной из своих работ он касается причин появления различных ересей, находит причину в различных философских учениях и задается вопросом: почему Христос выбрал Себе в ученики простых людей – рыбаков, мытарей, а не взял философов, не взял фарисеев? «Немудрое мира» (1 Кор. 1, 27) избрал Он для посрамления даже самой философии. …Как раз от философии сами-то ереси и получают подстрекательство. Отсюда эоны, какие-то неопределенные формы и троичность человека у Валентина: он был платоник. Отсюда и Маркионов бог, который лучше из-за безмятежности своей: этот пришел от стоиков. А эпикурейцы особенно настаивают на мнении, что душа погибает. И все философы сходны в том, чтобы отрицать воскресение плоти. А где материя уравнивается с богом, там учение Зенона; где речь идет об огненном боге, там выступает Гераклит... Жалкий Аристотель! Он сочинил для них диалектику – искусство строить и разрушать, притворную в суждениях, изворотливую в посылках, недалекую в доказательствах, деятельную в пререканиях, тягостную даже для самой себя, трактующую все, но так ничего и не выясняющую... Удерживая нас от них, апостол особенно указывает, что должно остерегаться философии, когда пишет к Колоссянам: Смотрите, чтобы никто не увлек вас философией и пустым обольщением, по преданию человеческому вопреки Промыслу Духа Святого (ср. Кол.: 2, 8)» (О прескрипции против еретиков, 7).

В простоте сердца

Тертуллиан произносит знаменитую фразу (слова из которой русский философ Лев Шестов даже заимствовал в качестве названия своей работы – «Афины и Иерусалим»): «Итак, что Афины – Иерусалиму, что Академия – Церкви, что еретики – христианам? Наше установление – с портика Соломонова, а он и сам передавал, что Господа должно искать в простоте сердца (Прем. 1, 1)». «В простоте сердца» – это очень важный момент для Тертуллиана. Он не протестует против разума – он протестует против злоупотребления, с его точки зрения, разумом, против излишней интеллектуальности, излишней учености. Бога должно искать в простоте сердца, и тогда Бог открывается каждому человеку, а не только философу, потому что душа по природе – христианка. «О, свидетельство души, по природе христианки!» – восклицает Тертуллиан в одной из своих работ.

Правда, в другой работе он пишет: «Душа обыкновенно становится христианкой, а не рождается ею». Но одно другому не противоречит, потому что по природе мы все христиане, то есть христианином быть нормально, естественно, так же, как нормально и естественно думать, дышать. Однако, к сожалению, не все становятся настоящими христианами, для этого нужно приложить усилия.

Но, на словах отказываясь от философии, Тертуллиан, сам того не замечая, попал под влияние самой распространенной в то время философии – стоицизма. Стоицизм был насколько популярен, что для многих он стал не просто философией, а естественным мировоззрением. Философия, полагали они, это сложные силлогизмы Аристотеля, это идеи Платона, а стоицизм – это не философия, а просто нормальный, разумный, обыденный взгляд на мир.

Я думаю, Тертуллиан по этой причине принимает и другие положения стоицизма, в частности учение о полной материальности всего – даже Бога. И подтверждение этому Тертуллиан находит в Священном Писании. Ведь он же его понимает буквально! Значит, читая о том, что Бог сказал, а пророк услышал, он делает вывод, что у пророка есть уши и, соответственно, у Бога есть язык. Конечно, не такой, как у человека, может быть. Но то, что всё существующее обладает телом, для Тертуллиана очевидно.

Также телесна и наша душа – об этом, кстати, тоже стоики учили: они говорили о различных видах материи – о грубой материи тела и тонкой материи души. И Тертуллиан говорит, что душа тонко телесна, и находит подтверждение этому в Евангелии – например, в притче о богаче и Лазаре, где описывается, как душа богача мучается от жажды, а душа Лазаря наслаждается от прохлады. Но разве может наслаждаться прохладой какая-то духовная, идеальная платоновская сущность? Безусловно, здесь явное указание на телесность нашей души!..

Из-за неприятия “излишнего мудрствования” Тертуллиан отошел в более понятную ему ересь

Возможно, что именно по причине неприятия философии, неприятия «излишнего мудрствования», которое существовало, как Тертуллиану казалось, в современной ему Церкви, он отошел в более понятную ему, более близкую, более строгую, приближенную к буквальному пониманию Священного Писания ересь. Так что, по моему мнению, такое пренебрежение философией не проходит даром. Но часто не проходит даром и излишнее увлечение философией, как показывает пример Оригена, о котором поговорим в следующей беседе.

) запечатлен в сознании Церкви как один из выдающихся христианских мыслителей, плодовитый писатель, догматист, мужественный апологет, ревностный обличитель еретиков. Между тем, несмотря на такие высокие заслуги, он не значится в числе святых отцов Церкви. Это связано с уклонением его взглядов от чистоты Православия и непослушанием Церкви, допущенных в конце жизни.

О детстве Тертуллиана известно немного. Родился он в Карфагене, в семье римского офицера, сотника, в период между 150-м и 170-м годами. В юности и молодости он получил полноценное светское образование. Из ряда ранних источников, в том числе из его собственных сочинений следует, что он хорошо разбирался в юриспруденции; был знаком с греческими и латинскими поэтами, философами; ориентировался в медицине; владел греческим языком.

При всей своей образованности, в молодости он вёл аморальную жизнь, обыкновенную для того распущенного языческого окружения, в среде которого он рос, воспитывался и взрослел.

Большую часть своей жизни Тертуллиан провёл в Карфагене. Как явствует из его произведений, он восхищался историей этого города и его героями. Какое-то время, недолго, Тертуллиан жил в Риме: по всей вероятности, занимался там юридической практикой.

Полагают, что его обращение в произошло около 190 года. При каких обстоятельствах он решился изменить своё мировоззрение, кто привёл его ко Христу, с достоверностью неизвестно.

Приняв Крещение, Тертуллиан сочетался узами брака с девушкой христианской, и прожил с ней долгие годы.

В этот же период он удостоился рукоположения во пресвитера. К иерейским обязанностям относился ответственно, как и подобало доброму христианскому пастырю.

Не ограничивая свою деятельность окормлением собственной паствы, он прилагал все усилия для распространения веры среди язычников, много проповедовал, занимался писательской деятельностью. Созданные им произведения затрагивали и вопросы вероучения, и вопросы морали и нравственности.

Апологетическая деятельность

Время служения Тертуллиана было временем тяжелейших испытаний для Церкви. Христиан гнали, их ненавидели, унижали, подвергали побоям, истязали, мучили, убивали.

И , не жалея энергии, не страшась ни доносчиков, ни судей, ни мучителей и палачей, так решительно выступал в защиту христианства, что остаётся удивляться, как он, за всю свою жизнь, ни разу не оказался в темнице и пыточной.

И это при том, что он не скрывался от преследований, а словно бросая им вызов, обращался к обидчикам в самых резких, шероховатых, а иногда и обидных словах. Так, он называл гонителей Церкви свирепыми невеждами, осквернителями святынь; высмеивал языческие культы и мистерии, клеймил позором кумиров и идолов; грозил Судом Божьей Правды, чашей ярости Божьей.

При этом его апологетические произведения были исполнены чёткой богословской и логической аргументации.

Во времена гонений нередко бывало, что христиан не убивали немедленно после изобличения в принадлежности к Церкви, а подвергали ужасным побоям и пыткам, желая принудить к публичному отречению от Христа, приношению жертв языческим богам, осквернению жертвенной кровью.

Категорически возражая против такого насилия, разъяснял палачам, что если бы языческие боги существовали в действительности, то им были бы угодны не притворные, а добровольные жертвоприношения, если, конечно, их боги не сутяжники.

Кроме того, в качестве средства защиты он нередко использовал положения из области права (в этом сказывалась хорошая юридическая подготовленность).

Взывая к здравому смыслу, Тертуллиан замечал, что преступников пытают не для того, чтобы они отказывались от причастности к злодеяниям, а для того, чтобы давали правдивые признательные показания, скорее сознавались в своих преступлениях. Христиан же, напротив, пытают с той целью, чтобы они отказывались именоваться христианами: то есть отказывались признавать себя преступниками и виновниками в нарушении закона. В этом он видел абсурд.

Обвинениям христиан в нарушении нравственных норм, ненависти к власти, в том числе к императору, Тертуллиан противопоставлял аргументы, опровергавшие доводы обвиняющей стороны, разъяснял и показывал, что не христиане, а сами язычники ведут порочную жизнь, разжигают в обществе ненависть; христиане же пребывают в любви и молитве.

Помимо защиты христианства от язычников, Тертуллиан защищал его и от нападок со стороны иудейских фанатиков.

Борьба с лжеучениями

Заслуги Тертуллиана в борьбе с заблуждениями трудно переоценить. В частности, он обнажил и разоблачил такие известные в его время ереси, как ереси Маркиона и Ермогена.

Первый, не разумея смысла ветхозаветных событий, внутренней связи Заветов, пришёл к заключению о двух богах: злом, описанном в Книгах Ветхого Завета, и добром — Отце Иисуса Христа.

Шаг за шагом изобличая заблуждения Маркиона, Тертуллиан показал, в чём состоит Божий гнев и Божья педагогика, разъяснил, что Един и Единственен, что Он не является Виновником зла, а Его кары — проявлением злобы. Применяя обширные, стройные доводы, прибегая к Писаниям, Тертуллиан доказал, что Гнев Божий обрушивается на беззаконников не без причин и не без благих промыслительных целей.

Ермоген стоял на почве дуализма и хулил Бога, отрицая создание мира из ничего. Он учил, что мир сотворен из совечной Богу материи, ведь если бы это было не так, не был бы вечным Господом, поскольку не имел бы совечного Ему предмета владычества.

Тертуллиан возразил, и успешно, что в случае правоты Ермогена был бы не абсолютным, а ограниченным, и Его способность творить зависела бы не только от Его воли и совершенств, но и от наличия существующей материи. В этом случае получалось бы, что для реализации Своего творческого потенциала Бог испытывал бы в материи нужду.

Уклонение в монтанизм

Ревность, порывистость, прямолинейность, решительность пылкого борца с трудом мирились в нём с окружавшей его человеческой слабостью. Под конец своей жизни он больше и больше сопоставлял существующие в Церкви порядки, поведение её членов с собственными идеализированными представлениями, и увы, находил между ними всё больше и больше несоответствий.

Постепенно он стал испытывать недовольство от образа жизни существенной части клириков и мирян, и стал отчуждаться от Церкви. Привыкший выражаться свободно, он стал выступать даже против архиереев.

В этом расположении духа Тертуллиан столкнулся с распространившейся к тому времени сектой монтанистов. Приблизительной датой разрыва Тертуллиана с называют 213-й год.

Бывший языческий жрец, Монтан, обратившись в , не долго жил жизнью послушного сына Церкви. Объявив себя Божьим пророком, он нашёл много последователей, сформировал и возглавил общину. Представители этой еретической секты отличались чрезмерной «аскетичностью», особой экстатической настроенностью, расположенностью к мистике и чудесам.

Очень быстро монтанизм распространился по территории Малой Азии, а затем достиг Западных областей.

Монтанисты обвиняли в отступлении от апостольских традиций, в охлаждении к вере, в отсутствии пророческой харизмы. Проникшись идеями и мятежным духом еретиков, Тертуллиан стал активней бороться с церковными устоями.

Ириней Лугудунский (ок.130-202).

Ириней по рождению и воспитанию принадлежит Востоку, а по деятельности - Западу. Главная его заслуга состоит в том, что он верно понял нужды церкви своего времени и имел достаточно сил и умения удовлетворить их.

Святой Ириней Лионский - один из первых Отцов Церкви, ведущий богослов II века. Малоазиатский грек (род. около 130 г.); около 160 г. послан Поликарпом, епископом Смирнским, в Галлию для проповеди христианства; с 177 г. был епископом Лионским. Об обстоятельствах его смерти неизвестно ничего достоверного; поздняя традиция относит её к гонениям Септимия Севера, около 202 г. День памяти в православной церкви 23 августа и 28 июня в католической. Его предполагаемая гробница в Лионе была разорена гугенотами в 1562.

Ириней писал на греческом языке, но в оригинале от его сочинений дошли только фрагменты. Основные сочинения - это пять книг "Против ересей" и "Доказательство апостольской проповеди" . Полный текст первого дошел до нас в очень древнем переводе на латынь, а полный текст второго - только в армянской версии.

Ириней прославился как ересиолог. Главный его труд "Обличение и опровержение лжеименного знания" ("Против ересей") в 5 книгах написан против гностиков. При этом для него была важна не столько полемика как таковая, сколько задача укрепить, а иногда и создать вновь те или иные положения, как принципы христианства. Ириней также интересовался историей христианских общин, составлял списки епископов, и его сведения использовал Евсевий.

Трактат Иринея "Против ересей" (Contra haereses), содержит, во-первых, весьма добросовестное и подробное изложение гностических теорий и, во-вторых, его аргументацию против этих теорий. Общая мировоззренческая позиция гностиков парадоксальна: предельно пессимистический взгляд на мир сочетается у них с беспредельно оптимистическим взглядом на гносис. Как опытный критик Ириней противопоставляет гностикам позицию менее "предельную" и в то же время как бы перевернутую по отношению к гностической: его взгляд на мир довольно оптимистический, взгляд же на познание довольно скептический. Гностики претендовали на обладание полной истиной, что для них означало прежде всего знание Бога и "божественных предметов" - тайного смысла религиозных символов, содержащихся в христианских писаниях и мистериях. Осуждая гностическую самонадеянность, Ириней настаивает на двух положениях:

1. Непостижимости и трансцендентности Бога;
2. Конечности и греховности человеческого существа и вытекающей отсюда ограниченности его познания.

Все попытки гностиков вообразить себе ситуацию творения мира или порождения Логоса заранее были обречены на неудачу, ибо человек может мыслить только человеческими образами и понятиями, а предметы божественные требуют и понятий божественных. Именно поэтому гностики не пошли дальше уподобления сакраментального происхождения Логоса какому-то низкому животному порождению. Порицая в гностиках злоупотребление антропоморфными аналогиями и аллегориями, Ириней косвенно предупреждал против подобных же ошибок и своих правоверных собратьев, таких, как Теофил.

Человек, согласно Иринею, создан "из ничего", из "ничтожества", как и все тварное. Это "ничтожество" человек несет в себе всю свою жизнь, как след своего происхождения. Отсюда его несовершенство, выражающееся в его изменяемости, в ограниченности его познаний и неполноте добродетели. Но положение это не безнадежно. Хотя человек произошел из "ничтожества", он сотворен Богом, и, следовательно, в нем есть божественная искра - божественное "подобие", состоящее в разуме и свободной воле. Хотя он изменяем и несовершенен, сама эта изменяемость позволяет ему усовершенствоваться. Пусть он почти ничего не знает достоверно не только о Боге, но и о мире, стоит ему только сделать правильный выбор, и он преуспеет также и в познании. Чтобы знать истину, человек нуждается в надежном учителе, которым, по мнению Иринея, может быть только церковь, предназначенная для этого самим Богом. Другими словами, единственный путь к истинному знанию, по Иринею, начинается с веры и проходит через церковь - концепция, которая будет править умами в течение всего средневековья.

Другое фундаментальное противоречие гностицизма Ириней усматривал в гностической теодицее. Гностики, как мы знаем, вводили промежуточные эманации - эоны, чтобы освободить высшее божество от ответственности за зло, присутствующее в этом мире. Их демиург не сам Бог, а лишь низший из его эонов. Но тогда, как это видел Ириней, получалось, что если демиург породил злой мир против воли Бога, то Бог не всемогущ; если по его воле - то Бог зол.

Ириней хорошо понимал, что представление о Боге должно быть креационистским. По его убеждению, мир есть свободное творение трансцендентного Бога. Природа не есть эманация сущности творца, хотя, будучи творением Бога, она полна красоты и блага. Именно эта ее благость и красота позволяют заключить о существовании творца. Увлеченный борьбой с мироненавистиическими концепциями гностиков, Ириней не желал видеть в мире ничего, кроме добра и красоты, и это фактически увело его от решения проблемы происхождения зла - проблемы, которая, как покажет будущее, была не менее трудной для креационизма, чем для пантеизма.

На тех же креационистских основаниях Ириней утверждает, что человек был сотворен свободным и счастливым и что виновница его нынешнего жалкого состояния - его собственная воля. Тело не есть зло, как утверждают гностики, ибо оно входит в сущность человека, сотворенного по образу Бога. Человек не есть только душа, но душа и тело вместе. Душа материальна и разлита, подобно тончайшей жидкости, по всему телу, оживляя его и управляя им. Душа есть жизнь, и поэтому, раз возникнув, она уже не перестает быть. Разум не есть особое начало, но лишь естественное свойство души.

Все эти рассуждения Иринея представляют собой ту исходную сумму, которая вместе с элементами, почерпнутыми из Библии, легла в основу постепенно складывающегося собственно христианского представления о человеческой природе,- представления, уже содержавшего в самом своем возникновении признаки непреодолимой двойственности. С одной стороны, человек - творение Бога, венец природы, свободное и разумное существо, предназначенное для счастья; с другой - конечная и несовершенная тварь, странник в этом мире, не способный своим умом различить истину и ложь, добро и зло. Обе альтернативы в средние века считались христианскими. Предпочтение одной из них определялось историческими обстоятельствами и темпераментом избирающего. Ириней еще считал, что они могут быть благополучно примирены, если обратить внимание на то, что обе они основаны на вере в сотворенность мира, т. е. именно на вере, а не на знании, и поэтому должны быть просто приняты без анализа, ибо последнее предназначение человека - такая же тайна, как и его творение. Именно такой смысл Ириней вкладывал в свое знаменитое изречение: "Истинный гносис есть учение двенадцати апостолов" .

Идеи Иринея создали в ортодоксальной церкви традиции, чрезвычайно важные для последующего развития теологической мысли. Ириней оказался первым теологом, который акцентировал роль церкви, канонических писаний, а также религиозной и теологической традиции. Также был первым церковным богословом, который придавал личности Христа решающее значение.

2. Минуций Феликс

Римский адвокат, писал на латыни. Жил во II в.

Минуций Феликс оставил нам одно-единственное произведение - диалог "Октавий" , который был написан при императоре Коммоде (180-192). По своей форме "Октавий" подобен цицероновским диалогам. Многое в нем он заимствует из трактата Цицерона "О природе богов". Близок к классическим римским образцам он и по тщательности литературной отделки, и по видимой беспристрастности в изложении мнений противников. Но дух и содержание диалога уже христианские: поиск истины заканчивается принятием веры.

Участниками диалога являются: сам Минуций, просвещенный язычник Цецилий и его христианский оппонент Октавий. По-видимому, двое последних также исторически реальные лица. Известно, что впоследствии принявший христианство Цецилий стал учителем Киприана. Следуя античной традиции, автор диалога дает возможность нелицеприятно высказаться как христианской, так и языческой партии диалога - случай, может быть, единственный во всей истории раннехристианской литературы.

Цецилий - типичный представитель философствующей римской интеллигенции конца II в. Он разделяет ее пессимизм и скептицизм, вызванные начинающимся упадком античного общества, и вместе с тем ее уважение к традиционной античной культуре и римской государственности. Минуций называет его последователем Цицерона.

Первый, "скептический", аргумент Цецилия направлен против христианского догматизма. "Не вправе ли мы жаловаться и негодовать,- заявляет Цецилий,- когда наблюдаем, как некоторые, не имея ни образования, ни даже какого бы то ни было понятия о науках и искусствах, с уверенностью судят о начале и устройстве мира, т. е. берутся решать такие вопросы, которые и философия, обладая огромным числом школ, до сих пор не смогла разрешить?" (Oct. 5). Как же можно претендовать на обладание истиной, когда речь идет о Боге и его промысле? Что выше нас, того нет для нас (Quod supra nos nihil ad nos) - таким должно быть последнее заключение человеческой мудрости. Если бы человеку удалось лучше узнать самого себя, то и этого уже хватило бы для его счастья. И далее. Христиане утверждают, что мир творится и управляется справедливым Богом. Но опыт показывает нам, что скорее мир управляется слепыми и безличными силами, для которых не существует ни добра, ни зла. В мире, как в море во время кораблекрушения, судьбы добрых и злых одинаковы; молнии убивают и грешных и святых; если бы чума была карой небесной, то от нее не гибли бы все без различия. Из этого следует, что или последний смысл всего происходящего безнадежно скрыт от нас, или же его просто не существует. В первом случае претендовать на его познание было бы нечестиво, ибо это означало бы претендовать на раскрытие божественных тайн; во втором случае искать то, чего нет, было бы просто абсурдно (Ibid. 5). Поэтому христиане либо нечестивцы, либо глупцы.

Второй аргумент Цецилия, "прагматический", вытекает из первого и сводится к следующему. Если религиозные предметы недоступны теоретическому познанию и тем не менее религии существуют, то выбор той или иной из них есть дело практического разума. Последний говорит нам, что лучше следовать религии отцов, которая освящена многовековой традицией и сопутствовала самому становлению величия Рима. Вера в своих богов укрепляла римлян в покорении целого мира. Самый строй и культура римлян проникнуты язычеством, и измена общественным богам есть измена патриотизму. Никакое новое учение не может оправдать национальное отступничество (Oct. 6-8).

Третий аргумент Цецилий направляет против реальной религиозной практики христиан, обвиняя их в разврате, игнорировании общественных интересов, подрывной деятельности против государства. Он высмеивает их варварские обряды и экстравагантные суеверия (Ibid. 9-11). Наконец, Цецилий высказывается и по существу христианского учения, считая в нем наиболее абсурдными представления о конце мира и воскресении.

В заключение Цецилий замечает, что сама бедность и бесчисленные несчастья христиан служат свидетельством суетности их религии: "Что это за бог, который помогает мертвецам и не помогает живым? Так оставьте ваши мольбы к богу небесному и обратите свой взор к тому, что у ваших ног" (Ibid. 12).

Итак, Цецилий, казалось бы, убедительно доказал мировоззренческую, моральную и даже теологическую несостоятельность христианства, более того, его социальный вред и историческую бесперспективность. Но аргументация Цецилия имела множество слабых мест, что и позволило Минуцию Феликсу допустить ее в таком большом объеме в свой христианский диалог. Главной ее слабостью был скептицизм. Во все времена скептицизм был позицией неустойчивой и переходной; во все времена он провоцировал новый догматизм и фидеизм. Утверждая непостижимость истины рациональными средствами, Цецилий невольно побуждает своего оппонента обратиться к средствам иррациональным, к вере. Идеологический успех христианства в первые века новой эры во многом был обязан как раз той безнадежно скептической и пессимистической ситуации, которая сложилась в ту эпоху в Римской империи.

Другая слабость - опора на чувство имперского патриотизма и национальные традиции. Во II в., т. е. в период катакомбного христианства, главным объектом ненависти рядовых христиан было как раз римское государство и римские традиции. Для угнетенных народов периферии, в среде которых родилось христианство, победы римского оружия были вестниками рабства и нещадной эксплуатации. Появление прекраснейших храмов римлян на новых территориях сопровождалось новыми поборами и грандиозными принудительными работами по их строительству. В общем Рим большинству народов представлялся, по слову Апокалипсиса, "блудницей", его патриотизм - империализмом, а его политеизм - зловещим сборищем демонов.

Ссылка на нравственность была столь же невыгодна, ибо моральное состояние языческого общества II в. было предельно низким. Подобные же слабости содержались и во всех остальных аргументах Цецилия. И все же, как ни странно, эти аргументы были достаточно сильны, чтобы еще несколько столетий удерживать в лоне античной культуры интеллектуальные слои римского общества. Отчуждение их от него, конечно, постепенно нарастало, но аргументы в его защиту оставались по существу теми же, что и у Цецилия. Такими же типическими для эпохи становления христианства были и контраргументы Октавия.

Октавий прежде всего возражает против права судить об истине исключительно философам. Каждый человек наделен природным разумом, поэтому каждому доступна мудрость. Так что тезис: то, что было недоступно философам, не доступно никому - неприемлем для Октавия. Относительно важности самопознания Октавий говорит, что оно действительно важно, но, во-первых, ограничить разум одним самопознанием - это значит обеднить его, а во-вторых, даже и самопознание невозможно без познания других вещей: "В мире все соединено и связано единой связью. Нельзя ничего достоверно знать о человечестве, если не иметь понятия о божестве, как нельзя установить справедливых законов частного общества, если мы недостаточно знаем законы, которые управляют всяким человеческим обществом и миром в целом" (Oct. 17). В противоположность Цецилию он подчеркивает красоту, гармонию и целесообразность мира, которые, по его мнению, с очевидностью указывают на единого разумного творца его. Те, кто объясняют устройство Вселенной случайным стечением обстоятельств, слепым случаем, кажутся ему "лишенными ума, чувств и даже глаз". Наоборот, те, кто умел смотреть, чувствовать и мыслить возвышенно, давно уже пришли к идее единого Бога - создателя Вселенной. Среди них были самые просвещенные философы греков, такие, как Платон, Гераклит, Демокрит и даже Эпикур (Ibid. 18).

От констатации божественного первоначала Октавий переходит к утверждению его непостижимости. Применяя световую символику, Минуций-Октавий пишет: "Если мы не можем смотреть на солнце, то как можем мы смотреть на создателя солнца, на самый источник света? Бога нельзя видеть, он слишком блестящ для наших глаз; его нельзя обнять - он слишком велик для рук; его нельзя воспринять, ибо он слишком велик для наших чувств. Бесконечный и неизмеримый, он может быть понятен только самому себе. Каким бы именем я его ни назвал, я умалю его. Кто не хочет его приуменьшить, тот не должен покушаться его постигнуть. Наше сердце слишком тесно для того, чтобы вместить его, и мы только тогда его достойно постигаем, когда признаем непостижимым..." (Ibid.). Таким образом, как видно из этой цитаты, в своем возникновении латинская христианская мысль ничуть не меньше, чем греческая, была расположена к негативной теологии. Заметим, однако, что эта начальная тенденция не получила на латинском Западе сколько-нибудь существенного развития. Здесь не было создано той особой апофатической техники, которая, уже начиная с Климента, усиленно разрабатывалась на Востоке. Поэтому-то теологи западного средневековья, когда они вступали на путь апофатики (Эриугена, Фома и др.), обращались не к латинским, а к греческим источникам.

Следующий аргумент Цецилия, который называют прагматическим, Октавий отвергает на основании того, что авторитет предков не освобождает языческую религию от ее низменной сущности. Он ссылается на земное происхождение языческих верований и на слишком земное происхождение тех идолов, которым язычники поклоняются. Согласно Минуцию-Октавию, происхождение язычества связано с историческими причинами. Первой из них является невежество и чрезмерная наивность первобытных народов. Отсюда они охотно верили разного рода вымыслам типа Сциллы и Харибды, Гидры и кентавров и т. п. Второй причиной было то, что наши предки воздавали своим царям божеские почести, а когда те умирали, превращали их в своих богов. Поэтому-то у разных народов разные боги, и притом наделенные всеми человеческими пороками. Еще более недостойным выглядит связанное с язычеством идолопоклонство. "Если отнять у ваших идолов,- пишет апологет,- ту чудную красоту, которую сообщил им резец великих художников, в них не останется ничего, кроме бесформенной материи" (Oct. 23). Разве не смешно поклоняться мраморным и деревянным изваяниям, вырубленным человеческими орудиями из грубых кусков материи, в которых обитают крысы и мыши и которые оплетают паутинами пауки?! (Ibid.).

Подобная критика могла, конечно, возыметь действие: она затрагивала самое больное место языческой религии, ибо не столько политеизм, сколько именно идолопоклонство отталкивало многих, и особенно просвещенных, римлян от традиционных верований.

Отвечая на другие обвинения, выдвинутые Цецилием против христиан, Октавий-Минуций отстаивает чистоту и духовность христианской морали, политическую лояльность христиан, их готовность к мученичеству во имя веры, защищает раннехристианский идеал бедности. В свою очередь он подвергает уничтожающей критике аморализм и изуверство в религиозной и гражданской жизни языческого мира.

Убедив Цецилия в преимуществах христианской религиозной практики и нравственности, Октавий пытается переубедить его и в отношении абсурдности христианских догматов, в частности догмата о воскресении мертвых. Ища рациональное объяснение этому догмату, он ссылается на повторяемость и цикличность природных явлений как на пример своего рода воскресения того, что, казалось бы, ушло в небытие. К тому же, по его мнению, признав доктрину творения, мы тем более должны допустить доктрину воскресения, ибо сотворить что-то заново труднее, чем повторить то, что уже было (Oct. 34). Так античные и библейские представления переплетались в диалоге Минуция Феликса во имя достижения главной для него цели - доказательства того, что христианство не противоречит почитаемому римлянами разуму и что, более того, христиане - законные наследники античных философов.

Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан (лат. Quintus Septimius Florens Tertullianus, 155/165, Карфаген - 220/240, там же) - один из наиболее выдающихся раннехристианских писателей и теологов, автор сорока трактатов, из которых сохранился 31. В зарождавшейся теологии Тертуллиан впервые выразил концепцию Троицы. Положил начало латинской патристике и церковной латыни - языку средневековой западной мысли. По причинам, описанным ниже, он не значится в числе отцов Церкви, но его сочинения чрезвычайно важны для истории Церкви и интересны в философском отношении.

Тертуллиан был родом из Африки. Он родился около 155 года в языческой семье, получил светское образование и сделался юристом - обычная в то время карьера для юноши из обеспеченной семьи. После обращения в христианство в Карфагене около 193 года он стал пресвитером, но потом переехал в Рим, где составил себе обширную юридическую практику. Помимо этого он много писал, в основном на богословские темы. Тон его сочинений - резкий, страстный, полемический - типичен для многих африканских писателей, подобно Тертуллиану обладавших сложным и оригинальным характером, в котором аскетическая суровость сочеталась с пылким стремлением к истине и беспощадной непримиримостью к противникам.

Подобно Татиану и многим другим личностям, склонным к экстремизму, Тертуллиан уклонился от православия и после 207 года впал в монтанизм - ересь, утверждавшую, что во Христе мы не получили полноту откровения, что откровение не закончено, но находится в процессе завершения благодаря действию Святого Духа. Основатель монтанизма, Монтан, отвергал иерархическую организацию Церкви и утверждал, что ее руководство должно принадлежать особым вдохновенным "пророкам" (харизматикам). Монтанистская группа, основанная Тертуллианом в Африке, оказалась живучей и существовала еще в пятом веке под названием тертуллианизма.

Выйдя, как и Минуций, из латинской риторической школы, где полновластно правил дух Цицерона, Тертуллиан в отличие от Минуция не воспринял ни цицероновского отношения к философии, ни его высокой оценки просвещенного разума, хорошо усвоив лишь риторическую и литературную технику, которая сделала его сочинения образцом раннехристианской полемической литературы. В идейном отношении действительными учителями Тертуллиана были киники и стоики.

Тертуллиан занимался писательской деятельностью с 193 по 220 гг. (он умер вскоре после 220 г.). Его наследие представляет огромный вклад в христианское предание. Замечательно, что даже и в некоторых его сочинениях, написанных после ухода в монтанизм, мы обнаруживаем вполне православное богословие. Главные творения Тертуллиана можно разделить на три группы (наш список далеко не полон):

1) Писания в защиту христианства (апологетические). К ним относится одно из важнейших сочинений Тертуллиана - его "Апологетический трактат" , в котором он доказывает, что преследование христиан со стороны государства не оправдывается законами самого государства, а также небольшой трактат, адресованный римскому проконсулу в Африке Скапуле.

2) Сочинения против еретиков. Эти полемические сочинения были направлены в основном против гностиков. В книге "Опровержение еретиков" Тертуллиан, пользуясь адвокатскими приемами, демонстрирует неправоту еретиков. Его основной аргумент состоит в следующем: еретики не могут пользоваться св. Писанием, так как оно принадлежит Церкви, а не им; а войти в общение с Церковью они не могут, так как их учение не содержится в Писании. Этот по сути своей круговой аргумент - типичный пример экклесиологического мышления Тертуллиана.

Трактат "О крещении" - самое раннее из дошедших до нас значительных сочинений о крещении - направлен против Квинтиллы, который учил, что крещение не является необходимостью. Тертуллиан опровергал его следующим образом: как для того, чтобы войти в землю обетованную, необходимо было пересечь Красное море, так же и для вступления в Церковь необходимо пройти через воду крещальной купели. Вода рассматривается как жизнедающая стихия. В связи с этим у Тертуллиана впервые встречается объяснение монограммы ИХТИС, состоящей из начальных букв титула Иисус Христос Tе`у И`ос Сот`ир (Иисус Христос, Божий Сын, Спаситель). Слово ИХТИС по-гречески означает "рыба", а рыба живет в воде. Кроме того (а вполне вероятно, именно поэтому) в раннехристианском искусстве рыба была символом Христа. Такую же символику Тертуллиан усматривал в евангельском эпизоде чудесного улова рыбы. Далее в этой книге он утверждал, что крещение еретиков недействительно, и особо отмечал - в полном соответствии с уже установившейся традицией, - что мученичество за Христа следует рассматривать как "крещение кровью".

Из других творений Тертуллиана, направленных против еретиков, нужно отметить "Против Праксея" - полемическое сочинение, написанное, когда Тертуллиан уже покинул православную Церковь. Несмотря на это, излагаемое в нем учение о Троице в богословском отношении не содержит никаких еретических элементов. В книге "О душе" Тертуллиан нападает на философию. Душа, сотворенная по образу Божию, по природе своей "христианка" и может естественным образом свидетельствовать о существовании и атрибутах Бога. Нет никакой нужды в философии и образовании, так как сама природа является учительницей души на пути к истине.

3) Сочинения на нравственные темы, характеризующиеся крайне строгими моральными и дисциплинарными требованиями. Из них наиболее важны нижеследующие: "О зрелищах" , "Об одежде женщин" , "Письмо к жене" , "Увещевание о целомудрии" и "Книга о единобрачии" .

Никто из христианских авторов до Тертуллиана не владел столь мастерски пером, и мало кто сделал больше его для распространения христианства среди образованных слоёв римской публики. В сочинениях Тертуллиана сквозит его неотразимый и неистовый темперамент. Его стиль всегда живой и едкий. Поток направленной против оппонентов беспощадной инвективы пересыпан запоминающимися афоризмами и смелыми каламбурами, иронией и сарказмом, а также неологизмами, на которые он был мастер.

Философские и богословские взгляды Тертуллиана

Оппозиция Тертуллиана современной ему цивилизации более глубока, чем у Татиана или Теофила. Он не только осуждает ее философские школы и ее нравственные ценности, но и близок к тому взгляду, что цивилизация вообще испортила и извратила человека, подавила его естественные положительные наклонности, надстроив над ними целый мир искусственных и неистинных ценностей. Среди них - слишком изощренная философия, слишком изнеженное искусство, до крайности развращенная мораль и слишком аморальная религия. Выход из этого положения Тертуллиан видит в киническом опрощении и возвращении к естественному состоянию. Однако, по его мнению, достичь этого состояния простоты и естественности можно только через христианскую веру, самопознание и аскетизм.

Христианская вера, согласно Тертуллиану, отвечает требованию простоты, так как содержит в себе истину в уже готовом виде и потому не нуждается в доказательстве или проверке.

Для ее принятия достаточно одного понимания, она, "научая, убеждает, а не, убеждая, научает" (docendo persuadet, non suadendo docet) (Adv. Val. 1). Задача всякого исследования, всякого познавательного поиска - найти нечто достоверное, во что можно было бы твердо верить (De pr. 10). Несчастьем язычников было то, что они всегда искали и никогда не находили. Они только стучались в двери истины, но не открыли их. Поэтому они не имели ничего твердого, а если в процессе исследования и нападали на истинный путь, то это бывало редко, случайно и ненадолго. Изыскание есть или отсутствие веры, или же ее утрата. Тот, кто уже нашел то, во что верит, не нуждается в дальнейшем исследовании. Из этих рассуждений следовали знаменитые обскурантистские формулы Тертуллиана: "Мы не нуждаемся в любознательности после Христа, не имеем нужды в исследовании после Евангелия"; "В отношении правила веры не знать ничего - это значит знать все" (De pr. 7; 14). Устанавливаемая здесь концепция чистой веры дает возможность понять и многие другие, на первый взгляд парадоксальные, утверждения Тертуллиана. Для сторонника концепции чистой веры, каким был этот апологет, полностью исключалась какая бы то ни было интервенция философии в собственную сферу религии, но не исключалось применение философских средств для оправдания религии.

По Тертуллиану, философия должна была навсегда расстаться со своей исследовательской и конструктивной функцией и сохранить за собой только функцию объяснительную. Фактически Тертуллиан отвергал возможность аллегорической экзегезы. Споры о скрытом смысле библейских пассажей он считал бесполезным мудрствованием, "расстраивающим желудок" (De pr. 15) и ведущим чаще всего к ереси. Он предпочитал буквальное толкование, даже если оно противоречило самым элементарным требованиям логики. Если что-то превышает способности нашего понимания - это не означает, что оно само по себе абсурдно. Скорее, наоборот, любое утверждение откровения, кажущееся нам абсурдным, скрывает в себе глубочайшую тайну, заслуживающую тем большей веры, чем менее она тривиальна. Другими словами, откровение несоизмеримо с человеческими представлениями, и, чем более что-либо кажется в нем человеку непостижимым и невозможным, тем больше оснований верить в его божественное происхождение и трансцендентную истинность. Такова подоплека той курьезной сентенции, которая обычно ассоциируется с именем Тертуллиана: "Сын божий распят; мы не стыдимся, хотя это постыдно. И умер сын божий; это вполне достоверно, ибо ни с чем не сообразно. И после погребения воскрес; это несомненно, ибо невозможно" (De car. 5). Исходя из подобных утверждений Тертуллиана, средние века приписали ему также максиму: "Credo quia absurdum est" (Верую, ибо абсурдно) - максиму, которая вдохновляла теологов, выступавших в защиту концепции чистой веры, против интеллектуалистических претензий так называемой рациональной теологии. Если эта максима и не была заявлена самим Тертуллианом, она все же вполне соответствовала его действительному кредо, и не только теологическому, но и общемировоззренческому. Согласно Тертуллиану, и следует верить тому, что противоразумно с точки зрения античной мудрости, а может быть, только этому и следует верить (credo quia ineptum).

В сочинении "О свидетельствах души" Тертуллиан утверждает, что природная, не приобщенная к культуре душа человека есть христианка. Ей прирождены основные христианские истины, так как она есть творение и образ Бога. Так что путь к христианской вере проходит не только через откровение, но и через самопознание и свидетельства души: "Эти свидетельства души тем более заслуживают доверия, что они, как правило, просты. Простота делает их общенародными, а, чем более они народны, тем более всеобщи; всеобщность доказывает их естественность, а значит, в определенном смысле божественность" (De test. 5).

Все, что изобрели философы и поэты, ниже свидетельств "естественной христианской души", поскольку душа "старше слова" и поскольку "человек предшествует философу и поэту" . Чем более душа естественна, чем ближе она к природе, тем более она расположена к принятию христианской веры, ибо "природа есть учитель, душа - ученица. Бог же есть учитель самого учителя" (Ibid. 5). Именно поэтому, считает Тертуллиан, Христос избрал для своей проповеди не софистов и философов, а простых рыбаков. По той же причине "те, кто неумудрен и прост, больше годны для обращения, чем те, кто побывал в школах и библиотеках" (Ibid. 1). Девственная, неискушенная душа помимо того, что она в самой себе содержит зачатки христианских установок, имеет для Тертуллиана еще и то достоинство, что, будучи наивной, она легко принимает веру без доказательств и тем самым наилучшим образом удовлетворяет его концепции чистой веры. Всякий отход от чистой веры в сторону ее философизации неизбежно приводил, по его мнению, к ереси, к извращению христианского учения. Поэтому он видел, и не без оснований, главного врага христианства в свободном философствовании и посвятил столько энергии критике гностицизма.

Его критика направляется не столько против античной философии самой по себе, сколько против использования ее врагами церкви - гностиками, которые, на его взгляд, были худшими эпигонами античной мудрости, превратившими ее в "мудрствование". Он фактически не касается вопроса об истинности или ложности учений античных философов, его больше интересует их историческая роль, которая негативна, ибо философы стали "патриархами еретиков" (De an. 3).

Таким образом, в своей критике античной философии и даже гностицизма Тертуллиан ставил основной задачей не опровержение этих учений, а отмежевание от них. Но чтобы отмежеваться, необходимо было прояснить собственные, или, как это казалось апологету, подлинно христианские, мировоззренческие позиции. И Тертуллиан действительно старался по мере своих возможностей это сделать. В процессе такого прояснения он вынужден был воспользоваться отвергнутой им философией, а впоследствии, по иронии судьбы, даже вступить на путь осужденного им раскола. Остановимся коротко на основных мировоззренческих идеях Тертуллиана.

Тертуллиан в учении о знании и истине всегда оставался верен своему основному принципу: истинное знание имеет своим источником или веру, или природу. Под верой он всегда понимал "чистую веру", без примеси рационализма, под природой - эмпирически понятый материальный мир и человеческую природу как часть его. Все сказанное о мире должно распространяться и на человека. При этом принцип веры оказывался у Тертуллиана выше принципа природы, так как он последовательно придерживался христианской идеи творения мира Богом.

Космология почти не интересовала Тертуллиана; скорее всего он представлял себе строение мира в соответствии с мнениями популярной философии, а его происхождение - в соответствии с Библией. Конечно, Тертуллианов мир всецело телесен и сотворен из ничего. Значительно больше внимания он уделяет вопросам антропологии и психологии и в этом приближается к своему африканскому соотечественнику Августину, который высоко оценивал Тертуллиана, но не одобрял его "материализма". Человек, согласно Тертуллиану, есть единство души и тела. Тело приводится душой в движение; душа выражает себя через телесные проявления. Вместе с тем в соответствии с общей концепцией Тертуллиана сама душа телесна. Иначе было бы невозможно объяснить психофизическое взаимодействие. Подобное может восприниматься только подобным. Душа может чувствовать состояние внешнего тела и воздействовать на него (управлять им) только потому, что она сама есть тончайшее тело, как бы разлитое по всему человеческому организму и придающее ему форму. Ослабление этой формообразующей функции души приводит к деформации физического тела человека. Телесность души доказывается, по Тертуллиану, также тем, что дети наследуют не только физические признаки своих родителей, но и душевные. Кроме того,- и это для Тертуллиана, по-видимому, главное - телесность души подтверждается Библией: "Душа Лазаря не наслаждалась бы прохладой, а душа богача не страдала бы от жажды в пламени, если бы они были бестелесны" (De an. 6).

Считая душу телесной, Тертуллиан вместе с тем настаивал на ее бессмертии, которое он оправдывал неразложимой простотой души. Однако как мыслителя христианского его больше интересовал не вопрос о бессмертии души, а вопрос о бессмертии человеческого существа в целом. Он говорил, что язычники не имели представления о подлинной загробной жизни;. С их идеей бессмертия одной души они наделяли бессмертием не человека, а только тень от человека. Поэтому Тертуллиан постоянно обращается к теологеме воскресения, посвятив ей даже специальный трактат ("De ressurectione carnis").

Этико-социологическая концепция Тертуллиана - одна из наиболее влиятельных частей его наследия. Многое из того, что мы встретим потом в этике и "теологии истории" Августина, было уже намечено Тертуллианом. Это относится прежде всего к Августинову учению о "двух градах", которое, хотя и в более остром эсхатологическом оформлении, было развито в Тертуллиановых работах. Учение Тертуллиана, о котором идет речь, соединяло в себе ряд идей, которые были усвоены палеохристианством и нашли наиболее четкое выражение в Посланиях Павла. Таковы идеи предызбранности христиан и предопределенности исторической миссии церкви, а также идея идеологической непримиримости мира христианского и мира языческого при допустимости определенного экономико-политического конформизма. К ним добавлялись эсхатологические идеи, близкие Апокалипсису, среди которых главную роль играло представление о наступающем конце мира и ожидаемом Страшном суде. Сумма этих идей была тем мерилом, которым Тертуллиан измерял историю, современную ему и будущую эпоху.

Тертуллиан разделял все современное ему общество на два противостоящих друг другу лагеря: "лагерь дьявола" (castra diaboli) и "лагерь Бога" (castra Dei). Первый он называл также saeculum (латинская калька греческого термина "зон", обозначавшего в павлинистско-гностическом языке мир, свет, век), второй - ecclesia, т. е. церковь, собор, община. Оба лагеря - светско-языческое общество и общество церковное - имеют свою собственную систему ценностей, свою особую историю и особое предназначение. Saeculum почитает исключительно земные, преходящие и иллюзорные ценности, и его судьба всецело связана с судьбой этого мира. Он управляется демоническими силами, которые, искусно манипулируя плотскими привязанностями людей, ведут этот мир к погибели. Напротив, общество христианское имеет своими ценностями непреходящие и истинно духовные ценности будущего небесного мира и управляется самим Богом. Соответственно последнее предназначение этого общества - вечное блаженство. Все надежды секулярного человека связаны с обладанием этим миром, христианин же - странник в этом мире, и все его надежды устремлены в потустороннее будущее. Судьба обоих обществ давно уже предрешена божественным провидением. Даже сама смертельная вражда между ними, даже жестокие гонения на христиан извечно входили в планы божественного промысла. В частности, гонения были допущены Богом для укрепления твердости духа христиан и испытания их веры. Зная, что ничто не происходит без ведома провидения, христиане должны стойко переносить все испытания судьбы, противопоставляя развращенности и насилию этого мира свое терпение, миролюбие и нравственную чистоту, при этом смиренно ожидая близкого конца мира и справедливого суда.

Из этой общеисторической концепции Тертуллиан выводил почти всю свою практическую этику. Поскольку два антагонистических мира существуют одновременно в том же самом римском государстве, отношения христиан к язычникам должны строиться с учетом этого обстоятельства. С одной стороны, христиане должны помнить, что время работает на них, а поэтому не должны искусственно стимулировать падение римского общества политическими или экономическими средствами. В этой области, как сказали бы мы теперь, они должны наладить с языческим миром отношения мирного сосуществования. С другой стороны, христиане не должны идти ни на какие компромиссы с этим миром в области идеологии и нравственности, храня чистоту своих верований и морали. Здесь между двумя мирами не может быть ничего общего (nihil communionis). Говоря словами Тертуллиана, "позволительно сосуществовать с язычниками, но разделять с ними общие нравы - недопустимо" .

В общем большинство из сохранившихся работ Тертуллиана посвящено проблемам конкретной церковной политики и практической этики. Но в ряде важных случаев он был не чужд и отвлеченного социологизирования и морализирования. В таких случаях он всегда опирался на стоиков и киников и применял юридическую аргументацию.

Двумя определяющими свойствами нравственной природы человека Тертуллиан считал свободу и первородный грех. Доказательством свободы "служит сам закон, установленный Богом, ибо закон не устанавливается для тех, кто не имеет власти повиноваться или же не повиноваться ему" (Adv. Marc. II 6). Так что, по Тертуллиану, право может иметь смысл только там, где есть свобода. Созданный свободным по подобию Бога, человек в то же время, как и все тварное, был создан конечным и ограниченным. В отличие от абсолютно благой воли Бога, ориентированной всегда только на добро, человеческая свободная воля, не обладая абсолютным благом по природе, всегда должна выбирать между добром и злом. Человек становится добродетельным не по природе, а по выбору. Отсюда вытекала Тертуллианова моральная теодицея: источник морального зла в мире не Бог, а человек, точнее, его свободный выбор. Уже в лице своего прародителя Адама человек избрал не добро, а зло и тем самым ввел его в мир (Ibid). Но иногда Тертуллиан в своей трактовке происхождения зла больше склонялся к дуалистической концепции гностиков. Зло не столько выбирается человеком, сколько коренится в самой его природе и может быть устранено только с выходом из этой жизни: "В нашей природе происходит борьба между началами добра и зла, которая должна закончиться победой или первого, или последнего. В этой жестокой и, можно сказать, вечной борьбе победу может принести нам одна только великодушная смерть..." Мир, в котором мы живем, есть темница. Выход из него должен быть единственным желанием "истинного праведника" (Adv. Marc. II 1). Подобные рассуждения характерны для тех работ Тертуллиана, которые были написаны для ободрения гонимых христиан и побуждения их к добровольному мученичеству. Обращаясь к самим гонителям, Тертуллиан рассуждал иначе: он усматривал мировое зло не в самой человеческой природе, а скорее в социальной несправедливости, в нарушении природных и гражданских законов. Ссылки на естественное и гражданское право типичны для таких апологетических работ Тертуллиана, как "Апологетик" или "К Скапуле". В этих работах Тертуллиан делает своим главным аргументом принцип свободы совести. "Естественное и гражданское право ,- пишет он римскому наместнику Скапуле,- требует, чтобы каждый поклонялся тому, чему хочет. Религия одного ни вредна, ни полезна другому. Принятие той или иной религии должно происходить по убеждению, а не насильственно. Жертвоприношения божеству должны делаться по согласию сердца" (Ad. Scap. 2). Свобода - свойство человеческой природы, и поэтому право каждого быть свободным, в том числе и в выборе религии, есть естественное право. Это право универсально и не должно иметь исключений. Если римское государство позволяет египтянам поклоняться животным, если оно терпит существование самых бессмысленных и изуверских культов и в то же время не разрешает христианам поклоняться их духовному Богу, то оно тем самым лишает закон универсальности, а следовательно, упраздняет его (Apol. 24).

Экклесиология Тертуллиана

Богословские взгляды Тертуллиана формировались в контексте его полемики с различными гностическими ересями. В книге "Опровержение еретиков" (или "Крещение против еретиков") мы находим его взгляды на Церковь, очень близкие взглядам св. Иринея. Как и Ириней, Тертуллиан ссылается на авторитет Предания, хранимого по преимуществу "апостольскими" церквами: "... Всякое учение, согласующееся с учением сих коренных апостольских церквей, столь же древних, как и самая вера, неоспоримо есть истинное, потому что оно церквами принято от апостолов, апостолами от Иисуса Христа, Иисусом Христом от Бога и что следовательно всякое другое учение должно быть ложное, противное истине..." ("Опровержение еретиков", 21)

Тертуллиан излагает правило веры в тех же выражениях, что и св. Ириней, хотя известно, что они знакомы не были и никогда не встречались. Это правило веры обладает той же структурой, что и наш Символ веры. И действительно, символы веры развились из древнейших правил веры, которые заучивались оглашенными во время их катехизического наставления. Правило веры, говорит Тертуллиан, унаследовано нами от апостолов, назначенных самим Христом. Из его текста следует, что никто не может просто взять и основать новую церковь без всякой преемственности с прошлым, понимаемой как единство общей веры. Отсюда вытекает центральный принцип православной экклесиологии: в силу единства общей веры все церкви идентичны друг другу, ни одна из них не выше и не лучше другой, и фактически существует лишь одна Церковь, основанная Христом. Все многообразие церквей существует лишь как свидетельство этой Церкви в разных частях мира. Поэтому ни одна церковь не может претендовать на первенство перед остальными на основании какого-то внешнего признака. Итак, самоопределение единой Церкви зиждится на единстве исповедуемой ею веры, и это единство есть главное оружие против еретиков. Единство веры во времени и пространстве - залог единства и общения между церквами.

Учение о Троице и о Христе

Огромная заслуга Тертуллиана состоит в том, что он впервые в истории христианской мысли употребил выражения, которые впоследствии прочно вошли в православное троичное богословие. Так, он говорил, что Сын обладает той же сущностью, что и Отец; и что Дух Святой исходит от Отца через Сына; он впервые употребил слово "Троица" по-латыни; и, наконец, он учил, что Отец, Сын и Дух Святой обладают одной божественной природой. Его понимание св. Троицы, тем не менее, отчасти страдает субординационизмом. Сын, т.е. божественный Логос (Слово), второе лицо Троицы, в его понимании как бы расщепляется на два понятия: "Смысл" и "Слово". Сначала Логос не имел самостоятельного личного бытия и существовал в Боге лишь как Его "Смысл"; лишь при сотворении мира этот "Смысл" стал "Словом".

В целом, учитывая уровень троичного богословия того времени, у Тертуллиана мы находим вполне здравое понимание св. Троицы. То же самое можно сказать и о его христологии (учении о Христе). Иногда его описание Христа почти что совпадает с халкидонским вероопределением: "...в Иисусе Христе соединились Бог и человек, ... Бог жил среди людей как человек, чтобы человек научился жить божественной жизнью" и т.п. Иногда Тертуллиан говорит, что "Бог был распят на Кресте", но тут же оговаривается, что следует избегать учения, будто бы "Отец страдал вместе с Сыном" . Все это изложено не вполне ясно, но, учитывая бедность богословского словаря во втором веке, следует признать, что богословие Тертуллиана было удивительно православным. В целом крупные богословы второго века - Иустин, Ириней и Тертуллиан - представляют собой замечательное деление: их учения обнаруживают сильное сходство, несмотря на отсутствие какого бы то ни было сообщения между ними, поэтому следует признать, что единственным руководящим принципом для этих богословов было чувство единства, направляющего Церковь.

Нравственность

В своих сочинениях на моральные темы Тертуллиан, среди множества других проблем, обсуждает христианское отношение к военной службе: Теперь посмотрим, может ли верующий христианин подвизаться на военной службе и возможно ли допускать военных становиться христианами, хотя бы они были простыми солдатами, так что им нет необходимости совершать жертвоприношения или же выносить смертный приговор. Нет ничего общего между божественной и человеческой присягами, между знаменами Христа и знаменами дьявола, между лагерем света и лагерем тьмы... и, обезоружив Петра, Господь распустил пояс всякому солдату, начиная с того времени и впредь . ("Об идолопоклонстве", 19)

Очевидно, что для Тертуллиана вопрос упирался не в возможность убийства в бою (как было бы естественно предположить человеку нашей культуры), а в обязанности высших военных чинов совершать жертвоприношения языческим богам и необходимости выносить смертные приговоры военным преступникам. Тертуллиан явно против того, чтобы христиане служили в армии, но новозаветный аргумент "взявший меч от меча и погибнет" в его рассуждениях стоит на последнем месте. Основное возражение связано с тем, что военная служба, так же как и многие другие профессии в римском обществе, предполагала участие в языческих обрядах. Христианам не следует вербоваться в армию, тем более что принудительной воинской повинности в римской империи не было.

Тертуллиан считал, что не только служба в армии, но и многие другие профессии неприемлемы для христианина. В то же время он настаивал, что христиан следует допустить к общественному служению. Дело было в том, что римские власти запретили христианам занимать должности, связанные с общественно-политическим служением, на том основании, что их считали опасными сектантами и предателями (по все той же причине: они отказывались от участия в языческих обрядах). В своей "Апологии" Тертуллиан доказывал моральные преимущества христиан перед язычниками. Он утверждал, что, вопреки всем обвинениям, христиане по определению чужды каким бы то ни было группировкам и сектам и что обвинения в предательстве несправедливы по той простой причине, что христиане лояльны по отношению ко всему миру: Стало быть, надлежит поступать с нами с кротостью или по крайней мере считать дозволенною ту религию, которую нельзя упрекнуть ни в чем таком, чего по справедливости надобно опасаться от запрещенных скопищ. Они запрещены, если я не ошибаюсь, для общественного спокойствия, чтобы город не был раздираем противоположными партиями: они легко могли бы приводить в замешательство собрания народа и сената, прерывать... речи и общественные зрелища, а особенно в то время, когда и самое насилие бывает продажное. Что касается нас, то мы, не будучи одержимы пристрастием ни к славе, ни к почестям, не находим никакой для себя выгоды составлять скопища или заговоры. Мы никогда не мешаемся в общественные дела: весь мир есть наша республика. ("Апология", 38)

В отношении брака Тертуллиан был сторонником абсолютной моногамии. Вот что советует он своей жене на случай его (Тертуллиана) смерти: И так, если я умру прежде тебя по воле Божией, то не иной кто как Бог разрушит брак твой. Зачем же тебе восстанавливать то, что Бог разрушил? Зачем отказываться тебе от дарованной тебе свободы, чтобы наложить на себя новые оковы?!.. Можно судить, какой вред второй брак приносит святости, когда мы обратим внимание на устав Церкви и на постановления апостолов, которые избирали в епископы только "мужа одной жены" (1 Тим.3:2) и допускали к священнослужению только вдов, "бывших женою одного мужа" (1 Тим.5:9), дабы жертвенник Божий пребывал всегда чист и безгрешен . ("Послание к жене", 1,7)

Из этого текста следует, что в раннехристианском сознании существовала единая этика как для духовенства, так и для мирян. Требование единобрачия, на котором так настаивает христианское предание (Еф.5:22 33), - уникальная характеристика одной лишь христианской религии. Христианство приписывает браку божественное происхождение. Каждый отдельный брак имеет вечное измерение, соотносящее его с божественным архетипом, и поэтому его уникальный мистический смысл неповторим.

В заключение еще один интересный пример нравственного учения Тертуллиана. В наставлениях к женщинам относительно нарядов, причесок и украшений говорит не только его строгий аскетический нрав, но и отрицательное отношение к достижениям техники и ремесел, которые позволяют людям искажать и приукрашивать естество, не заботясь о своей внутренней красоте перед Богом: Так в отношении вашего одеяния и множества нарядов и прикрас ваших вы должны всячески отсекать, отвергать и изгонять сию излишнюю для вас непомерную роскошь. Какая для вас польза, что люди будут замечать на лице вашем признаки христианина благочестивого, смиренного, простого, скромного, сообразующегося с правилами Евангелия, между тем как во всех прочих частях вашей наружности вы станете выставлять суетную пышность и неприличную изнеженность? Легко понять, как роскошь сия противна христианской чистоте и какой путь она пролагает к величайшим беспорядкам... Это так справедливо, что без помощи сей роскоши хорошо сложенное лицо обыкновенно считается красотой посредственною, неприятною, лишенной прелестей своих... Напротив того, при недостатке естественной красоты люди добавляют ее румянами, белилами и другими пособиями . ("Об одежде женщин", 9)

Подводя итог, следует отметить, что средневековые богословы не могли простить Тертуллиану его отступничества от истинной веры. В их трудах зачинатель латинского богословия упоминается нечасто и не особо одобрительно. Лишь немногие, как св. Киприан и блаженный Иероним, были в состоянии оценить его писательское дарование и острый, склонный к парадоксам ум. Только в XIX веке Тертуллиан был в полной мере переоткрыт как один из наиболее значительных латинских авторов своего времени и ключевая фигура в становлении западного христианства. В теологии его интересовали аспекты не столько метафизические, сколько практические и юридические - и это сближает его с учителями католической церкви последующих поколений.

4. Св.Киприан Карфагенский (ок.200-258)

Киприан пользовался большим авторитетом как "отец иерархии", идеолог епископальной церкви и церковный администратор.

Киприан родился около 200-210 гг. в Карфагене в семье с хорошим достатком и социальным статусом. Получив хорошее образование, стал выдающимся ритором, широко известным в городе и имеющим связи в политических кругах. Имел адвокатскую практику. Около 245 г., будучи уже средних лет, после многих раздумий, он обратился в христианство под влиянием пресвитера Цецилия. Скоро он сам стал пресвитером, а потом был избран епископом Карфагена по единодушному требованию всей карфагенской церкви и занимал этот пост с 248 по 258 гг. На посту епископа проявил превосходные организаторские способности и внес важный вклад в становление епископальной церкви, в разработку ее социальной доктрины, культа, догматики. После гонения Деция 250 г. боролся за чистоту церкви, а в результате гонения Валериана 257-258 гг. был арестован и за отказ совершить римские религиозные обряды предан казни (обезглавлен).

Киприан писал свои сочинения на латинском языке. Он являлся учеником Тертуллиана и, по словам Иеронима, не пропускал ни одного дня без чтения трудов своего учителя. В свою очередь сам Киприан стал авторитетом для Августина. Стиль Киприана более сухой, чем у Тертуллиана, и более простой, чем у Августина. Но в целом ему присуща образность и красноречие. В творениях Киприана мы находим приблизительно ту же проблематику, что и у Тертуллиана, от которого Киприан в богословском отношении находился в сильной зависимости, не обладая, впрочем, склонностью к крайностям и неумеренным темпераментом своего учителя.

Творения св. Киприана можно в основном разделить на апологетические и этические. Его творческое наследие довольно обширно и охватывает широкую тематику: учение о церкви ("О единстве католической церкви"), о христианских молитвах, а также о таинствах, девственной жизни, благотворительности. Особое место в сочинениях Киприана отводится гонениям на христиан, мученикам и исповедникам и проблеме "падших" ("О падших"). Кроме того сохранилось 81 письмо Киприана к разным лицам.

До нас дошли три длинных письма, по сути дела написанных в форме трактатов. В письме "К Донату" описывается обращение Киприана в христианство и обсуждается природа крещения, как вступление в новую жизнь, наполненную покоем и счастьем христианской веры. Письмо "К Деметриану" (Ad Demetrianum, ок. 252) представляет опровержение язычника Деметриана, утверждавшего, что христиане повинны в войне, море, голоде и засухе. Эти напасти объяснялись нежеланием христиан совершить жертвоприношение идолам. Киприан утверждает, что идолослужение и в особенности гонения против христиан вызывают гнев Божий. Письмо "К Квирину" очень важно для историков, изучающих латинский текст Библии, ибо оно содержит множество ветхозаветных цитат в раннем латинском переводе, организованных под различными заголовками.

В сер. III в. св. Киприан написал "Книгу о суетности идолов" (De idolorum vanitate), в которой он доказывает, что языческие божества суть не что иное, как цари, которым после смерти начали воздавать поклонение. Антииудейской полемике св. Киприан посвятил "Три книги свидетельств" (Testimoniorum Libri III, ок. 249).

Сочинения Киприана на этические темы также обнаруживают сходство с писаниями Тертуллиана. Нам известно несколько коротких трактатов, из которых особый интерес представляют следующие: "Об одежде девственниц", "О благе терпения" и "О ревности и зависти". В маленькой книге "О смертности", написанной во время чумы, разразившейся сразу же после гонения Деция, описывается христианское отношение к смерти: ничем так не отличаются христиане от язычников, как духом, с которым они приветствуют окончание жизни. Киприан осуждает обычай оплакивать мертвых, так как для верующего человека смерть во Христе ведет к бессмертию и вечному вознаграждению, освобождая его от трудов и невзгод этого мира для поселения в истинном отечестве.

К этому же разделу принадлежит и самый ранний в истории христианства комментарий на "Отче наш" (или "Книга о молитве Господней"), появившийся примерно в то же время, что и комментарий Оригена на Востоке. В этом коротком трактате внимание автора сосредоточено на идеях единства Церкви и общинного ее характера: Учитель мира и Наставник единства прежде всего не хотел, чтобы молитва была совершаема врозь и частно, так чтобы молящийся молился только за себя... У нас всенародная и общая молитва, и когда мы молимся, то молимся не за одного кого-либо, но за весь народ, потому что мы - весь народ - составляем одно. Бог-Наставник мира и согласия, поучавший единству, хотел, чтобы и один молился за всех так же, как Он один носил нас всех. ("О молитве Господней"). Эта тема единства проходит через все экклесиологические писания св. Киприана.

Прошение о хлебе насущном, согласно Киприану, относится к евхаристии. Такое объяснение помогает понять, почему в литургии молитва Господня непосредственно предшествует причащению. Следует также заметить, что просьба о ежедневном приобщении отнюдь не означает, что и литургия совершалась ежедневно, но отражает обычай брать св. дары с собой домой и самому приобщаться каждый день. В этой же книге Киприан говорит о необходимости молиться семь раз в день в определенное время - еврейский обычай, унаследованный ранней Церковью и ставший дневным кругом молитвы у христиан.

Основным вкладом св. Киприана в церковное предание является его учение об отступниках ("падших") и связанный с этим вопрос о природе кафолической Церкви. Слово "кафолическая", введенное в употребление св. Игнатием Богоносцем ("где Христос, там и кафолическая Церковь"), ко времени св. Киприана уже прочно вошло в употребление и применялось не в географическом смысле, но в смысле целостности, нераздельной целостности каждой церковной общины. Значение его было настолько специфическим, что оно вошло в латынь и в Символ веры без перевода в его греческой форме, экклесиа кафолика. На славянские языки слово "кафолическая" было переведено как "соборная": по-гречески кафолик`он - главная церковь общины, куда ходят все, т.е. по-славянски "собор".

В книге "О падших" обсуждается вопрос, как поступить с теми христианами, которые во время гонения принесли жертвы идолам, но потом возымели намерение покаяться и вернуться в Церковь. Киприан считает, что гонения постигли Церковь за грехи христиан, которые к середине третьего века пользовались большей свободой, что и усыпило их бдительность, породив безнравственность и небрежение к делам веры: ... всемилостивый Господь расположил все так, чтобы случившееся казалось более испытанием, чем гонением. Ведь стали же все заботиться о приумножении наследственного своего достояния и, забыв о том, как поступали верующие при апостолах, с ненасытным желанием устремились к увеличению своего имущества. Не стало заметно в священниках искреннего благочестия, в служителях, чистой веры, в делах - милосердия, в нравах - благочиния. Мужчины обезобразили свою бороду, женщины нарумянили лица... Заключают супружеские союзы с неверными, члены Христовы предлагают язычникам. Не только безрассудно клянутся, но и совершают клятвопреступление. С гордой надменностью презирают предстоятелей Церкви, ядовитыми устами клевещут друг на друга, упорной ненавистью производят взаимные раздоры. Весьма многие епископы, которые должны увещевать других и быть для них примером, перестав заботиться о божественном, стали заботиться о мирском: оставивши кафедру, покинувши народ, они скитаются по чужим областям, стараясь не пропустить торговых дней для корыстной прибыли, и, когда братья в церкви алчут, они, увлекаемые любостяжанием, коварно завладевают братскими доходами и давая чаще взаймы, увеличивают свои барыши. Чего же не заслужили мы претерпеть за такие грехи?.. ("О падших")

После такого вступления Киприан исподволь переходит к проблеме отступничества как такового, перечисляя разнообразные его причины. Он говорит о тех, кто совершил языческие жертвоприношения еще до того, как их к этому принудили; о родителях, которые без особой нужды приносили детей для участия в языческих обрядах. С особенным негодованием он пишет о тех, кто презрел свою веру из боязни лишиться имущества.

Вопрос о том, что же делать с отступниками, св. Киприан решает вполне однозначно: один лишь Бог может примирить их с Церковью, а потому примирение может происходить там, где обитает Бог, то есть в Церкви. Не герои, не исповедники должны принимать падших в Церковь, но епископы, как служители таинств, ибо дело тут не в личных достоинствах человека: не исповедники совершают евхаристию, но Церковь как целое, возглавляемая епископом, вне зависимости от его поведения и человеческих качеств. Развивая ту же тему. Киприан говорит о взаимоотношениях между епископом и Церковью: ... Церковь не отступит от Христа, а ее составляет народ, приверженный священнику, и стадо, послушное своему пастырю. Из этого ты должен уразуметь, что епископ - в Церкви и Церковь - в епископе, и кто не с епископом, тот и не в Церкви. Потому напрасно льстят себе те, кто, не имея мира со священниками, думают своею вкрадчивостью расположить некоторых к тайному общению с собой: Церковь кафолическая одна - она не должна быть ни рассекаема, ни разделяема, но должна быть совершенно сплочена и скреплена связью священников, взаимно к себе привязанных. (Письмо №54 "К Флоренцию Пупиану о поносителях").

В этом послании, как и почти во всех своих писаниях, св. Киприан прежде всего утверждает абсолютное единство Церкви и столь же абсолютную неприемлемость расколов. Эта же мысль является центральной в его второй знаменитой книге "О единстве Церкви". Основная тема этой книги - доказательство прерогативы епископов в примирении отступников. В первых трех вводных главах говорится о единстве Церкви и об опасности ересей и расколов. Они представляют большую опасность, нежели гонения, ибо они разрушают веру, искажают истину и нарушают единство Церкви. Каждый христианин обязан принадлежать к кафолической Церкви - единой и единственной Церкви, основанной на Петре. Здесь же следует подчеркнуть, что под единством Киприан понимает сакраментальное единство Церкви во главе с епископом: примирение падших осуществляется Петром (т.е. епископом), а не пострадавшими за веру.

В этой знаменитой четвертой главе, цитируемой в решениях Первого Ватиканского Собора, развита мысль о "престоле св. Петра" (cathedra Petri). Вопрос состоит в том, что именно имел в виду св. Киприан. В наше время большинство ученых, включая и многих римских католиков, соглашаются, что, говоря о "престоле св. Петра" как основании единой Церкви, Киприан имел в виду не Римский престол, а любую местную церковь. В своем конкретном случае он, конечно, думает о церкви карфагенской. Целиком следуя экклесиологической традиции свв. Игнатия и Иринея, он видит в каждой местной церкви единую и единственную кафолическую Церковь во всей ее полноте: местная церковь - не частица, не кусочек Церкви, а вся Церковь.

В таком же духе св. Киприан говорит и о единстве епископата. Как апостолы вокруг Петра, так и пресвитеры вокруг епископа - каждый обладает одинаковой властью, и все двенадцать присутствуют незримо в каждой поместной церкви. Епископство повсюду одно и то же, к нему нельзя ничего ни прибавить, ни убавить. Епископы поместных церквей обладают не частью власти, но всей ее полнотой. Все высказывания Киприана о св. Петре являются лишь выражением раннехристианской идеи, что каждая поместная церковь во главе с епископом есть наследница Петра, который считался как бы моделью, центром, основанием единства всей Церкви в целом. Идея эта была отражением природы местной христианской общины, вне которой - указывал Киприан - нет спасения: "Тот не может иметь Отцом Бога, кто не имеет матерью Церковь".

Киприану принадлежит важная роль в разработке церковной доктрины таинств (крещение, причащение, исповедь) Крещение и причащение связываются с обретением верующим благодати. Благодать - спасительная сила, эманация Иисуса Христа, духа, изливающегося в человека. Очищает от греха и изгоняет нечистых духов. Через доктрину благодати выводится идея духовного равенства: благодать дается всем поровну.

В отношении христологии Киприан не представляет оригинальной концепции. Иисус Христос - это посредник между Богом и людьми, Он - "Слово", просветитель и учитель рода человеческого, автор Спасения. Смерть Христа - искупительная жертва за грехи людей. Этот акт указал людям путь к вечной жизни. Киприан не разделяет учение Тертуллиана о двух субстанциях в Иисусе Христе. Троицу он представляет как полную и нераздельную. Иисус Христос совечен Отцу, хотя и является Сыном. О Св.Духе Киприан высказывается еще неопределенно. Троица понимается как таинство единства. Бог-Отец - творец всего, и все, сотворенное им совершенно. Встречается и оригинальная трактовка Троицы: "Один есть Бог, и один Христос, и церковь одна, и кафедра, основанная на камне, одна" , то есть церковь предстает здесь как третий член Троицы.

Интерес представляет трактат "О смертности", целью которого являлось ободрить христиан при приближении смерти. Киприан пишет здесь о рае и аде и приравнивает царство Божие к царству небесному. Внимание к эсхатологии было обусловлено гонениями на христиан в сер. III в. Сквозь многие сочинения Киприана проходит тема отречения от мира. Его любимое изречение: "Не любите мира, ни того, что в мире" .

Киприана, как и Тертуллиана относят к числу тех христианских идеологов, которым была присуща идея прогресса в земной истории. Мировоззрение Киприана проникнуто провиденциализмом. Киприан подразумевает полную зависимость действий человека от воли сверхъестественного абсолюта: "Повинуемся воле искупителя своего во всех действиях нашего служения ему...Будем готовы исполнять во всем волю Божью." Но, с другой стороны, Киприан говорит о свободе выбора человеком своего пути: человек, предоставленный собственной воле, идет или к смерти, или к спасению.

Подчинение воле Бога для христианина и есть настоящая свобода: вера через увеличение в человеке благодати дает свободу, чем больше веры, тем больше благодати для человека. В трактате "О молитве господней" Киприан разъясняет, что значит исполнять волю Бога: смирение, стойкость в вере, скромность в словах, милосердие, пристойность в обыденном поведении, ненанесение обиды, умение самому ее переносить и т.д. В трактате к Квирину Киприан продолжает разрабатывать кодекс христианской этики, одновременно излагая и нормы отношений внутри церкви.

Киприан выступил преемником Тертуллиана в отношении к языческой философии - в его произведения прослеживается та же нетерпимость, хотя, в отличие от Тертуллиана, специально не ведет полемику с еретиками, за исключением новациан, но упоминает ряд ересей, в основном гностического характера.

Первые христиане сильно отличались от современных. Во II веке в основном были только секты того или иного направления, отдельные деятели вообще тяготели к язычеству, а некоторые (коих, вероятно, было большинство) к античной философии. Да собственно влияние античной философии (особенно Платона и Аристотеля, не говоря уже о Филоне Александрийском) на христианство очевидно.

Вероятно, один из самых видных сторонников ортодоксии своего времени – Тертуллиан. Жил он еще во II веке, когда христианство не было официальным культом в государстве, но уже имело много последователей.

После того как Туртуллиан завершил образование (философия, риторика и право), он перебрался в Карфаген, где почти сразу принял христианство, а затем стал пресвитером в местной общине.

В дальнейшем он создаст свою общину и будет большим авторитетом среди богословов. Именно он впервые «обосновал» каноническую концепцию т. н. священной троицы, когда появляется догма о триипостасности единого божества. Идею он позаимствовал у Платона (триединство абсолюта).

Так у ортодоксии появились «аргументы». Их противники, конечно, достаточно часто отрицали данный догмат. Те же ариане считали, Иисус Христос ниже бога, точнее, что он просто его создание.

И решить такой спор, конечно, было невозможно. Именно поэтому христианские соборы, да и просто собрания, сопровождались криками, избиениями, изгнаниями и даже убийствами. Побеждали те, у кого сторонников на тот момент было больше.

Аргументы в данном случае не работали по той причине, что собственно не было никакого предмета спора. Как можно «доказать» триединство бога?

Нужно было как-то обосновывать безумное вероучение. Особенно в условиях, когда еще нельзя было опираться на государственное насилие. Именно поэтому Тертуллиан написал апологетические труды.

Поскольку сложно в действительности обосновать не только существование бога, но и воскрешение, непорочное зачатие, говорящую змею и проч., то Тертуллиан создает интересное направление под названием фидеизм.

Суть фидеизма заключается в том, что вера главенствует над разумом. Разум человека, как утверждает Тертуллиан, в принципе не может понять догматы веры. И поэтому сама по себе вера приближает к идеалу человека, но он должен сознательно отказаться от логики и здравого смысла; от философии и науки, которые мешают торжеству веры. Собственно говоря, первые фидеисты призывали отказаться от всяких исследований в пользу религиозного мракобесия.

Максима Тертуллиана - «Верую, ибо абсурдно». Ну и аргументы:

• И Сын Божий умер: это бесспорно, ибо нелепо. И, погребённый, воскрес: это несомненно, ибо невозможно.

• И умер Сын Божий; это вполне достоверно, ибо ни с чем не сообразно. И после погребения воскрес; это несомненно, ибо невозможно.

Данная идея стала ключевой в теологии. Все объясняется тем, что идея проста. Не нужно с кем-то спорить, достаточно сказать, что вера преобладает над разумом, а любой критик является просто неверующим («в его сердце нет бога»).

Но этим, ясно, Тертуллиан не ограничивался. Со временем он просто перестал вступать в перепалки с гностиками, и заявил, что «еретиков» необходимо просто физически уничтожать, ибо они мешают человеку уверовать в «правильное учение».

Понятно, что «правильно учение» - это учение Тертуллиана, и те, которые не веруют правильно, должны умереть. Место в аду уже забронировано. И надо сказать, что Тертуллиан в действительности был, пожалуй, одним из самых эрудированных христианских апологетов своего времени. Во всяком случае, он понял абсурдность христианства, прекрасно знал античную философию, что даже на ее основе сумел закрепить догмы.

Именно поэтому в итоге его направление, названное позже патристикой, победило. Оно было основным в христианской теологии до схоластики.

Природа