Великие пророки и мыслители. Нравственные учения от Моисея до наших дней Гусейнов Абдусалам Абдулкеримович

ЭПИКУР: ЖИВИ НЕЗАМЕТНО

ЭПИКУР: ЖИВИ НЕЗАМЕТНО

Противоречие между добродетелью и счастьем воспроизводится также в каждой из этих противоположностей в отдельности. Добродетель - не просто служение другим людям, а такое служение, за которое индивид не отдает отчета никому, кроме себя. Это - обязанности индивида перед самим собой за других людей. Так, нравственного человека, совершившего недостойный поступок, мучают угрызения совести независимо от того, стало об этом известно другим или нет. В свою очередь счастье - не просто служение себе, а такое служение, которое санкционируется мнением окружающих. Это - обязанность индивида перед другими за самого себя. К примеру, доволен человек своим достатком или нет, в решающей степени зависит от того, каким достатком обладают его соседи, знакомые, какой достаток считается достаточным в его среде и в его время, от того, стыдно ему за свое положение перед другими людьми или нет. Если понимать под добродетелью бескорыстие, а под счастьем - корысть, то первую можно конкретизировать как корыстное бескорыстие, а второе - как бескорыстную корысть.

Противоречия между добродетелью и счастьем могут пролегать через преодоление самопротиворечивости одной из его сторон. Сократ предложил версию этики, основанную на преодолении самопротиворечивости добродетели. Отождествив добродетель со знанием, он придал добродетели общезначимый вид. По сути дела, Сократ истолковал добродетели как такого рода обязанности индивида перед другими людьми, которые для них, других людей, обладают такой же достоверностью, как и для самого индивида. Эпикур подошел к проблеме с другого конца. В отличие от сократовой этики, которую можно назвать моралистической, его этика является эвдемонистической (от греческого слова??????????, eudaimonia, означающего счастье). Эпикур считал, что решение этической проблемы заключено в правильном истолковании счастья, преодолении его противоречивости. Для Сократа добродетельные люди являются счастливыми. Для Эпикура счастливые люди являются добродетельными. У счастливых людей нет ни нужды, ни повода ссориться между собой - таков моральный пафос учения Эпикура. Под эвдемонизмом обычно понимают учение, рассматривающее счастье в качестве высшей цели человека. Это верно, если рассматривать эвдемонизм в контексте антропологии. Но в этике эвдемонизм означает нечто иное. Здесь стремление к счастью рассматривается в качестве способа разрешения моральной проблемы и по этой только причине в качестве высшей цели (блага).

Первоначально понятие счастья означало везенье, удачливость, благосклонность судьбы (на это указывает этимология слова eudeimonia, означавшего поддержку доброго божества, в русском слове «счастье» также содержится сходный смысл - получить свою часть, свой удел). Аристотель расчленил понятие счастья на две составляющих: а) внутреннее (душевное) совершенство - то, что зависит от самого человека, и б) внешнее (материальное) - то, что от человека не зависит. Они соотносятся между собой таким образом, что душевные качества человека определяют его счастье в существенной мере, но не полностью. Эпикур идет дальше, полагая, что счастье целиком находится во власти индивида. Он понимает счастье как самодостаточность индивида. Для достижения такого состояния, считает Эпикур, человек должен жить незаметно, свернуть свое бытие до безмятежного покоя. Основными источниками этики Эпикура являются его письмо некоему Менекею, в котором он излагает свои основные этические идеи; два собрания кратких изречений; очерк жизни и творчества Эпикура в историко-философском сочинении Диогена Лаэртского «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов».

20. Эпикур Греческий философ, живший в 4–3 вв. до н. э. Подавляющее большинство людей считает, что Эпикур был необузданным гедонистом, превыше всего ценившим мирские удовольствия. На самом же деле этот философ отстаивал мысль о том, что именно умеренность в желаниях

Эпикур Эпикур приветствует ГеродотаПосле этого, обращаясь к чувствам внешним и внутренним - ибо таким путем получится самое надежное основание достоверности, - следует постигнуть, что душа есть состоящее из тонких частиц тело, рассеянное по всему организму, очень

Эпикур Из обширного творческого наследия Эпикура до нас дошли отдельные фрагменты, изречения, а также полные тексты трех писем, в которых содержится краткое изложение трех частей его философии - ниже предлагается текст письма Менекею, содержащего авторский конспект

§ 14. Живи настоящим (Аристипп) Влияние Сократа на греческую мысль оказалось столь значительным, что после его смерти возникло несколько философских школ, называемых сократическими, каждая из которых по–своему продолжала разрабатывать идеи афинского мыслителя.Одной из

Эпикур и эпикурейцы Эпикурейская эллинистическая философская система еще дальше отошла от идеализма и была выражением крайне трезвого и позитивного способа мышления. В этике школой провозглашался гедонизм, в физике - материализм, в логике - сенсуализм. Теоретическая

В. Эпикур Столь же обширной, или даже еще более обширной, чем стоицизм, была эпикурейская философия, представляющая собою прямую противоположность стоицизма, ибо в то время как последний видел истину в бытии как мыслимом – во всеобщем понятии – и крепко держался этого

Эпикур 341–270 гг. до н. э.Древнегреческий философ материалист, атеист. Кто не помнит о прошлом счастье, тот старик уже сегодня.* * *Каждый уходит из жизни так, словно только что вошел.* * *Мы рождаемся один раз, а дважды родиться нельзя, но мы должны уже целую вечность не быть. Ты

Эпикур Эпикур был создателем одного из значительнейших нравственных учений древности и основателем одной из главнейших афинских философских школ, которая носит его имя. Он был сын афинянина Неокла и родился в 342 г. до Р.Х. на острове Самос. Мы мало знаем о его молодости.

Эпикур и эпикурейцы Эпикурейская эллинистическая философская система еше дальше отошла от идеализма и была выражением крайне трезвого и позитивного способа мышления. В этике школой провозглашался гедонизм, в физике - материализм, в логике - сенсуализм. Теоретическая

7. Эпикур Концепцию правопонимания, исходящую из представлений о справедливости и праве как договоре об общеполезном для обеспечения индивидуальной свободы и взаимной безопасности людей в общественно-политической жизни, развивал в эпоху эллинизма Эпикур (341-270 гг. до и.Тема 9 ЭПИКУР С именем Эпикура связана одна из важнейших традиций философской этики, получившая название эвдемонизма (от греческого слова eudaimonia - счастье). Эпикур считал, что решение этической проблемы заключено в правильном истолковании счастья. Счастливые люди

Довольствоваться малым. Эпикур Основателем одной из эллинистических философских школ был Эпикур Самосский (с острова Самос), полагавший, что, прежде чем выяснять, каким образом можно достичь счастья, надо устранить препятствия к нему. Что мешает обрести благо? Страх,

ЭПИКУР (341–270 до н. э.) Древнегреческий философ. С 306 года до н. э, - в Афинах, основал философскую школу. Философию делил на физику (учение о природе), канонику (учение о познании) и этику.В физике Эпикур следовал атомистике Декарта. Признавал блаженно безразличных богов в

Противоречие между добродетелью и счастьем воспроизводится также в каждой из

этих противоположностей в отдельности. Добродетель - не просто служение

другим людям, а такое служение, за которое индивид не отдает отчета никому,

кроме себя. Это - обязанности индивида перед самим собой за других людей. Так,

нравственного человека, совершившего недостойный поступок, мучают угрызения

совести независимо от того, стало об этом известно другим или нет. В свою очередь

счастье - не просто служение себе, а такое служение, которое санкционируется

мнением окружающих. Это - обязанность индивида перед другими за самого себя.

К примеру, доволен человек своим достатком или нет, в решающей степени зависит

от того, каким достатком обладают его соседи, знакомые, какой достаток считается

достаточным в его среде и в его время, от того, стыдно ему за свое положение

перед другими людьми или нет. Если понимать под добродетелью бескорыстие, а

под счастьем - корысть, то первую можно конкретизировать как корыстное

бескорыстие, а второе - как бескорыстную корысть.

Противоречия между добродетелью и счастьем могут пролегать через преодоление

самопротиворечивости одной из его сторон. Сократ предложил версию этики,

основанную на преодолении самопротиворечивости добродетели. Отождествив

добродетель со знанием, он придал добродетели общезначимый вид. По сути дела,

Сократ истолковал добродетели как такого рода обязанности индивида перед

другими людьми, которые для них, других людей, обладают такой же

достоверностью, как и для самого индивида. Эпикур подошел к проблеме с другого

конца. В отличие от сократовой этики, которую можно назвать моралистической,

его этика является эвдемонистической (от греческого слова eudaimonia, озна-

чающего счастье). Эпикур считал, что решение этической

проблемы заключено в правильном истолковании счастья, преодолении его

противоречивости. Для Сократа добродетельные люди являются счастливыми. Для

Эпикура счастливые люди являются добродетельными. У счастливых людей пет ни

нужды, ни повода ссориться между собой - таков моральный пафос учения Эпикура.

Под эвдемонизмом обычно понимают учение, рассматривающее счастье в качестве

высшей цели человека. Это верно, если рассматривать эвдемонизм в контексте ант-

ропологии. Но в этике эвдемонизм означает нечто иное. Здесь стремление к счастью

рассматривается в качестве способа разрешения моральной проблемы и по этой только

причине в качестве высшей цели (блага).

Первоначально понятие счастья означало везенье, удачливость, благосклонность

судьбы (на это указывает этимология слова eudeimonia, означавшего поддержку до-

брого божества, в русском слове "счастье" также содержится сходный смысл -

получить свою часть, свой удел). Аристотель расчленил понятие счастья на две

составляющих: а) внутреннее (душевное) совершенство - то, что зависит от самого

человека, и б) внешнее (материальное) - то, что от человека не зависит. Они

соотносятся между собой таким образом, что душевные качества человека определяют

его счастье в существенной мере, но не полностью. Эпикур идет дальше, полагая, что

счастье целиком находится во власти индивида. Он понимает счастье как

самодостаточность индивида. Для достижения такого состояния, считает Эпикур,

человек должен жить незаметно, свернуть свое бытие до безмятежного покоя.

Основными источниками этики Эпикура являются его письмо некоему Менекею, в

котором он излагает свои основные этические идеи; два собрания кратких изречений;

очерк жизни и творчества Эпикура в историко-философском сочинении Диогена

Лаэртского "О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов".

Жизненный путь Эпикура (341-270 до и. э.) не был ярким, событийно насыщенным,

что вполне естественно для мыслителя, одно из изречений которого гласит: "Живи

незаметно!" Он родился и вырос на острове Самосе.

1 Материалисты древней Греции. М., 1955. С. 236.

где было поселение афинян. Интерес к философии у него проснулся рано, с 14 лет.

Толчком к этому послужило, по одним свидетельствам, случайное знакомство с

сочинениями Демокрита, по другим - разочарование в учителях литературы, которые

не могли объяснить, что значит слово "хаос" у Гесиода и откуда хаос возникает. О

других философах он по преимуществу отзывается нелестно, имея в виду философские

учения своего времени. Он писал в одном из писем: "От всякого воспитания, радость

моя, спасайся на всех парусах!"1 Своего учителя философии Нафсифана считал неучем,

не выказывал он особого почтения даже к Демокриту. В философии Эпикур считал

себя самоучкой. Такая акцентированно спесивая позиция Эпикура, но всей видимости,

связана с его этической концепцией. Если идеалом является самодовлеющий индивид,

а важнейшим средством его достижения - философия, то необходимо было доказать,

что индивид сам может овладеть философией, что и в этом случае он мало от кого

В 35-летнем возрасте Эпикур стал учить философии, основав в 306 г. до н. э. в Афинах

философскую школу. На воротах его школы-сада было начертано: "Гость, тебе здесь

будет хорошо, здесь удовольствие - высшее благо", а у входа стояли наготове кувшин

с водой и лепешка хлеба. Школа Эпикура, насколько можно судить, была общиной

друзей-единомышленников, спаянных философ-ско-жизненными целями. Она

основывалась на философии Эпикура и почитании его личности. Ее можно еще назвать

философской сектой. Ее не посещали, в нее уходили, подобно тому как в христианскую

эру уходили в монастыри. Эпикурейская община была беспримерной в истории по

своей деятельности и преданности необожествленному учителю. В течение почти 600

лет, сменяя друг друга, последователи Эпикура сохраняли в неизменном виде его

учение и благоговейную память о нем.

Умер Эпикур в возрасте 71 года. По свидетельству одного из его учеников, "он лег в

медную ванну с горячей водой, попросил неразбавленного вина, выпил, пожелал

друзьям не забывать его учений и так скончался" (373). Последнее письмо Эпикура,

написанное им накануне смерти другу Идоменею, свидетельствует о силе духа фило-

1 Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1986. С. 370. В

софа и его ценностных предпочтениях: "Писал я это тебе в блаженный мой и

последний мой день. Боли мои от поноса и от мочеиспускания уже так велики, что

больше стать не могут; но во всем им противостоит душевная моя радость при

воспоминании о беседах, которые были между нами. И по тому, как с малых лет

относился ты ко мне и к философии, подобает тебе принять на себя заботу и о

Метродоровых (Метродор - друг и талантливый ученик Эпикура, умерший за

семь лет до него. - А. Г.) детях" (374). Даже невыносимые телесные боли нипочем

Эпикуру, так как он может вспомнить о прекрасных философских беседах с одним

своим другом и позаботиться о детях другого. В завещании Эпикур позаботился об

"устроении сада и житья в нем", чтобы его преемники могли проводить там "время,

как подобает философам" (373).

Эпикур был плодовитым философом, он написал около 300 сочинений, многие из

которых, судя по названиям ("О любви", "О цели жизни", "О справедливом поведе-

нии" и др.), были посвящены моральным темам. Его наследие дошло до нас лишь

частично - в виде отдельных писем, изречений, свидетельств античных авторов. У

Эпикура и его учения было много раздраженных и злобных противников, его

обвиняли в чванливости, невежестве, разврате и обосновании разврата, лести,

многих иных грехах. Эти наговоры, однако, не пристали ни к самому Эпикуру,

добродетельный образ жизни которого документирован многими достоверными

свидетельствами, ни к его учению, которое скорее является целомудренным, чем

развратным.

Счастье как безмятежность

"Наслаждение есть первое и сродное нам благо" (404), - читаем мы у Эпикура.

Человек, как и вообще все живые существа, стремится к наслаждению (удовольст-

вию) и избегает страданий. И, казалось бы, человеческое бытие не заключает в себе

никакой тайны: живи в свое удовольствие - вот и вся мудрость. Однако в опыте

жизни удовольствия теснейшим образом переплетены со страданиями. Одно

переходит в другое. Стремление к наслаждениям приводит к человеческим

конфликтам. За удовольствия приходится платить. Проблема заключается в цене,

ибо часто за удовольствия приходится платить

непомерно дорого. Как устанавливать подходящую цену, как измерять "себестоимость

удовольствий"? Или, говоря иначе, где проходит граница между удовольствиями и

страданиями? Эти вопросы не решаются автоматически, в стихийном опыте жизни.

Чтобы получать на них ответ методом проб и ошибок, понадобилось бы бесконечно

долгое время, которого у человека нет. "Для плоти пределы наслаждения бесконечны, и

время для такого наслаждения нужно бесконечное" (408). Поэтому требуется

вмешательство мысли, разума. Нельзя жить приятно, не живя разумно. Разум

вмешивается через этику, одна из важнейших задач которой состоит в том, чтобы

найти правильную меру соотношения между удовольствиями и страданиями.

"Предел величины наслаждений есть устранение всякой боли" (407) - таков

центральный тезис эпикурейской этики. Стремлением к удовольствиям человек

восполняет. какой-то недостаток, устраняет неприятные ощущения, душевный или

телесный дискомфорт. Человек чувствует боль. Но безболия он не чувствует, что и

делает это состояние приятным. Приятность состоит именно в прекращении боли,

страдания. Наслаждение нельзя определить иначе как отсутствие страданий. Эта

негативная формула становится позитивной нравственной программой.

"Наслаждение есть и начало и конец блаженной жизни" (404). Столь полное

отождествление наслаждения и счастья (блаженной жизни), которое часто рассмат-

ривалось как апология грубой чувственности, в действительности является

своеобразной доктриной этического абсолютизма. Если "все, что мы делаем, мы делаем

затем, чтобы не иметь ни боли, ни тревоги" (403), то счастье как некое завершение

этого стремления представляет собой отсутствие какой бы то ни было боли и тревоги.

Счастье есть полнота наслаждений. Учитывая, что под наслаждением понимается

отсутствие страданий, то единственный признак полноты наслаждений - полное

отсутствие потребности в них. Это - такое состояние, при котором "живому существу

уже не надо к чему-то идти, словно к недостающему, и чего-то искать, словно для

полноты душевных и телесных благ" (404), Когда говорится, что у человека все есть, то

это означает, что он ни в чем не нуждается. Достичь состояния самодостаточности,

тождества с самим собой человек может, абстрактно говоря, двумя путями: а) или

полностью слившись

с миром, растворившись в нем; б) или полностью изолировавшись от мира, став

независимым от него. Первая возможность является слишком фантастической и анти-

персоналистской, чтобы она могла удостоиться внимания такого по античному ясного

и жизнелюбивого мыслителя, как Эпикур. Остается вторая.

Идеал Эпикура - независимость индивида от мира, вернее, та безмятежность, тот

внутренний покой, свобода, которая обретается в ходе и результате этой независи-

мости. "Когда мы говорим, что наслаждение есть конечная цель, то мы разумеем...

свободу от страданий тела и от смятений души" (404), - разъясняет Эпикур свое

понимание. Только человека, тело и душу которого уже ничего не смущает, который ни

в ком и ни в чем не нуждается, вполне можно считать счастливым; он будет "жить, как

бог среди людей" (405).

Человеческое бытие характеризуется незавершенностью, неполнотой. Человек

ощущает потребность завершить, восполнить свое бытие, Отсюда - его стремление

совершенствовать себя и условия своей жизни. Если помыслить это человеческое

движение вверх завершенным, то мы получим эпикуровского самодовлеющего,

самодостаточного, тождественного самому себе индивида, который сбросил с себя

обруч внешней детерминации, вырвался из цепи причинно-следственных связей. Все

учение Эпикура посвящено обоснованию того, как индивид может обрести такую

независимость.

С точки зрения Эпикура необходимость не является исчерпывающей характеристикой

мира. "Нет никакой необходимости жить с необходимостью" . Наряду с нею

существуют еще случайность и свобода. "Иное происходит по неизбежности, иное по

случаю, а иное зависит от нас" (405). Что касается неизбежности, то на нее человек не

имеет никакого воздействия, она, как говорит Эпикур, "безответственна" (405).

"Случай неверен" (405) и на него также нельзя полагаться. Даже если взять случай,

благоприятствующий индивиду и называемый обычно счастливым, то и он не

гарантирует блаженство. Мало иметь удачу, надо еще уметь воспользоваться ею.

блаженную жизнь", на самом деле он "выводит за собой лишь начала больших благ или

зол" (405). Но есть еще одна сфера бытия. Она

1 Материалисты древней Греции. С. 219.

представляет собой провал, разрыв в сквозной причинности мира, некую изолированную

нишу, существующую наряду с необходимостью и случайностью и совершенно независимо

от них. Это и есть область свободы. Она может быть описана сугубо негативно - как не

необходимость и не случайность. Соответственно, чтобы пробиться в нее, надо обрести

независимость от мира в его необходимом и случайном проявлении.

В человеческом опыте свобода совпадает со сферой разумных действий. Это значит:

назначение разума и разумность поведения связаны с обеспечением свободы индивида или,

что одно и то же, его независимости от мира, Индивид зависит от мира двояко -

непосредственно и опосредованно. Непосредственная связь обнаруживается в негативных

ощущениях (страданиях) из-за неудовлетворенности желаний, опосредованная - в страхах

перед неведомым." Человек бывает несчастлив или вследствие страха, или вследствие

безграничной, вздорной страсти"1. Чтобы обрести блаженный покой, жить счастливо, надо

научиться преодолевать и то и другое.

Свобода от страданий

Для обуздания вздорных страстей необходимо руководствоваться правильным

представлением об удовольствиях в их соотношении со страданиями. Эпикур, как мы уже

отмечали, дает негативное определение удовольствий как отсутствия страданий. Благодаря

этому задается совершенно иное направление человеческой активности, чем то, которым

руководствуется толпа: целью становится не овладение миром, а отклонение от него.

больше и важнее первых: "Тело мучится лишь бурями настоящего, а душа - и прошлого, и

настоящего, и будущего" (406). Хотя освобождение от душевных тревог - задача более

сложная, чем преодоление физических болей, тем не менее ее решение в большей степени

восходит к самому индивиду. Здесь все зависит от разума, правильного понимания.

Самым важным моментом в эпикуровой концепции удовольствий является их

классификация: а) естественные и необходимые (прежде всего элементарные телесные

1 Материалисты древней Греции. С. 234.

потребности - не голодать, не жаждать, не зябнуть); б) естественные, но не

необходимые (например, изысканные явства); в) неестественные и не необходимые

(честолюбивые замыслы, стремление индивида к тому, чтобы его награждали венками

и ему ставили статуи). Первый класс удовольствий является, по мнению Эпикура,

вполне достаточным условием добродетельной и счастливой жизни. Почему? Характер

аргументации по данному вопросу имеет в высшей степени важное значение для

понимания специфики этической теории Эпикура. Он говорит: "Богатство, требуемое

природой, ограниченно и легко достижимо; а богатство, требуемое праздными

мнениями, простирается до бесконечности" (408). Желания, если их брать в полном

"ассортименте", в принципе нельзя насытить, ибо "ничего не достаточно тому, кому

достаточное мало"1; стремясь к их удовлетворению, человек попадает под власть

обстоятельств, оказывается зависим от многих не подконтрольных ему вещей. В этом

случае он не может стать хозяином своей судьбы. Индивид, пустившийся в погоню за

наслаждениями, обрекает себя на конфликты, раздоры с другими людьми, в его душе

просыпаются зависть, честолюбие и другие морально-деструктивные мотивы.

Естественные и необходимые желания, напротив, легко удовлетворяются; человек,

способный ограничить себя этим крайним минимумом, получает независимость от

обстоятельств, случайных превратностей судьбы и страхует себя от столкновений с

другими людьми.

Признак естественных и необходимых удовольствий состоит в том, что они в случае их

неудовлетворения ведут к страданиям, притом к таким страданиям, которые не могут

быть рассеяны путем изменения умонастроения. К примеру, человек может обойтись

без вина, но без воды он обойтись не может. Иной и к вину так прикипает сердцем, что

его отсутствие оборачивается для пего страданиями; однако эти страдания можно

преодолеть на уровне внутренней самодисциплины, путем выработки другого взгляда и

другого отношения к этому предмету. Страдания же, порождаемые жаждой, нельзя

рассеять воспитанием ума и воли. Поэтому вода подходит под критерий естественных

и необходимых удовольствий, а вино нет.

Ограничение удовольствий, сведение их к необходимому минимуму не является у

Эпикура обязательным

1 Материалисты древней Греции. С. 223.

предписанием, безусловной нормой. "Мы, - пишет он, - стремимся к

ограничению желаний не для того, чтобы всегда употреблять пищу дешевую и

простую, но чтобы не бояться этого [употребления такой пищи]"1. Умеренность,

сдвинутая в сторону недостатка, является благом не сама по себе, ее ценность

определяется тем, что человек может чувствовать себя спокойно и в тех случаях,

когда он вынужден довольствоваться самым малым. Ограничение желаний - не

самоценный принцип; нет нужды всегда его культивировать, рассматривая в

качестве критерия добродетельности. Он не тождествен аскетизму. Сам Эпикур,

как известно, далеко не был аскетом; в одном из писем он просит прислать

горшочек сыра, чтобы можно было пороскошествовать. Готовность ограничиться в

случае нужды первым классом удовольствий есть лишь условие, обеспечивающее

независимость индивида от внешнего мира и способствующее гармонии отношений

между людьми, Диоген Лаэртский приводит стих Афинея (философствующего

врача, жившего в I веке), точно раскрывающий нравственное содержание Эпи-

курова принципа ограничения удовольствий:

Люди, вы трудитесь тщетно в своей ненасытной корысти, Вновь и вновь заводя ссоры, и

брань, и войну. Узкий предел положен всему, что дарится природой. По бесконечны пути

праздных суждений людских. Слушал мудрец Эпикур, сын Неокла, от Муз эти речи, Иль их

треножник святой бога-пифийца открыл (372).

Итак, удовольствия ценны не сами по себе, а в той только мере, в какой они ведут к

безмятежной жизни, свободной от телесных страданий и душевного беспокойства.

Для Эпикура удовольствия - это прежде всего непосредственное свидетельство

человеческой индивидуальности; признание их ценности является формой само-

утверждения индивида, направленности его целей на самого себя. И только в этом

качестве они являются критерием деятельности, мерилом всякого блага. Однако

удовольствия, противоречивые и многообразные, в такой же мере свидетельствуют

о единичности индивида, в какой и о его всесторонней зависимости от

окружающего мира.

Принцип удовольствий и принцип самососредоточенности, безмятежного покоя

индивида находятся между

1 Материалисты древней Греции. С. 229.

собой и явном противоречии. Эпикур старается снять это противоречие сведением

удовольствий к легко достижимому минимуму и их истолкованием в качестве

пассивных состояний. Человеческие влечения - это своеобразный мост,

соединяющий индивида с миром, предстает в этике Эпикура как выражение

независимости индивида от мира, его самодостаточности.

Эпикур, таким образом, сводит принцип удовольствий к принципу свободы;

"Величайший плод довольства своим [ограничения желаний] - свобода" . Такое

понимание как будто бы противоречит устоявшемуся мнению, рассматривающему

эпикурейство как разновидность гедонизма и эвдемонизма (под гедонизмом и

эвдемонизмом обычно понимаются этические учения, которые связывают решение

нравственных проблем с человеческим стремлением к удовольствиям и счастью), В

действительности здесь нет противоречия. Согласно Эпикуру, только внутренне

раскованное, почти безразличное отношение к удовольствиям позволяет индивиду

постичь всю их сладость. Человек тем полней наслаждается жизнью, чем свободней

он относится к наслаждениям. И эпикуреец извлекает больше радостей из жизни,

чем безмерный гедонист киренской ориентации, признающий только телесные

удовольствия и видящий в них позитивные состояния. Эпикуреец лучше вооружен

против превратностей судьбы, к ее неожиданным падениям он так же готов, как и к

счастливым взлетам. Вынужденный обстоятельствами сесть на скудньщ паек, он не

портит "то, что есть, желанием того, чего нет" . Но и роскошью он распоряжается

легче и лучше, ибо не боится потерять ее. Эпикурейство в этом смысле - больше,

чем философия удовольствий, оно является одновременно особой, к тому же очень

высокой, культурой удовольствий.

Свобода от страхов

Окружающий мир входит в человека не только непосредственно - через

страдания, но и опосредованно - через страхи. Если страдания нейтрализуются

культурой удовольствий, то страхи - культурой философского мышления,

Философское познание освобождает от трех основных страхов.

1 Материалисты древней Греции. С. 224.

2 Там же. С. 221.

Во-первых, от страха перед богами. Этот страх, как считает Эпикур, порожден

лживыми домыслами, будто боги вмешиваются в человеческую жизнь, "посылают

дурным людям великий вред, а хорошим - пользу" (402). Создав образ высшей

карающей силы, люди избирают для себя унизительную позицию подследственных и

пытаются всячески умилостивить богов. Таковы расхожие представления, мнение

"толпы", о богах и их отношении к людям.

Эти представления, по мнению Эпикура, выражают нравственную ограниченность

самой толпы, привыкшей вмешиваться в чужие дела, делить людей на "своих" и

"чужих", "хороших" и "плохих". Демонстрируя поразительную трезвость суждений,

философ замечает: "Если бы бог внимал молитвам людей, то скоро все люди погибли

бы, постоянно желая много зла друг другу" .

Основной аргумент Эпикура, призванный снять страх перед богами, состоит в том, что

представления о карающих и награждающих функциях противоречат самому понятию

бога, "Бог есть существо бессмертное и блаженное, ибо таково всеобщее начертание

понятия о боге" (402). Высочайшее блаженство, которое уже нельзя умножить,

предполагает, что существо, достигшее этого состояния, полностью замкнуто само на

себя и ли о чем не юлнуется, оно "не подвержено ни гневу, ни благоволению: все

подобное свойственно слабым" (406-407). Поэтому, изображая бога в качестве судьи,

вмешивающегося в дела людей, мы предполагаем, будто ему чего-то не хватает и ему

нужно, чтобы в человеческом мире торжествовала справедливость. He-равнодушие

бога к человеческому миру является свидетельством его заинтересованности в этом

мире, зависимости от него. Это означает, что его блаженство не является полным,

высочайшим и, следовательно, он сам - не вполне бог.

По мнению Эпикура, боги существуют - не в фигуральном, а в прямом смысле этого

слова, - обладая подобием тела (квазителом), находясь в межмировых пространствах

(интермундиях). Но именно потому, что это - боги, их не следует страшиться. Им нет

дела до мира. Им и без него хорошо. Такое суждение как будто бы противоречит

устоявшемуся мнению об Эпикуре, в котором многие видели, говоря словами Маркса и

Энгельса, "героя, впервые низвергнувшего богов и попра-

1 Материалисты древней Греции. С. 233.

вшего религию"1. Но это только на первый взгляд. Пафос рассуждений Эпикура

действительно является а-теисти-ческим. Он хочет освободить человека от богов,

от страха, от ответственности перед ними. Он признает богов как воплощенный

идеал блаженства, определенные реальные существа, но он отрицает в богах как раз

то, что считается самым божественным делом - их промыс-лительную

деятельность, роль верховного арбитра по отношению к людям и миру в целом.

Текст и подтекст того, что Эпикур говорит о богах, можно выразить следующими

четырьмя словами: "Люди, не бойтесь бога!"

Во-вторых, от страха перед необходимостью. Свобода от страха перед богами

стоила бы немногого, если бы человек оставался рабом природной необходимости.

"В самом деле, лучше уж верить басням о богах, чем покоряться судьбе,

выдуманной физиками" (405). По поводу богов люди еще могут думать, что их

можно умилостивить почитанием, а неумолимая судьба не оставляет человеку

никаких надежд.

Природная необходимость, как уже отмечалось, не является, по мнению Эпикура,

всепоглощающей. Наряду с ней существуют еще "ниши" свободы, куда провалива-

ются атомы в результате самопроизвольного отклонения от прямой линии. Физика

Эпикура оказывается этически нагруженной, она дает такую картину мира, которая

оставляет место для морального выбора. Рабский страх перед судьбой является

результатом предрассудка, будто тиски природной необходимости плотно сжаты.

Это не так.

В-третьих, от страха перед смертью. Смерть, говорит Эпикур, не имеет к нам

никакого отношения. Ведь она есть отсутствие ощущений, а все хорошее и плохое

заключено в ощущениях. Кроме атомов и пустоты ничего не существует. Душа

также телесна. Она состоит из тонких частиц и рассеяна по всему телу, она похожа

на ветер с примесью тепла. Со смертью организма душа также умирает, она

рассеивается, теряет силу и чувствительность. Следовательно, волнения о том, что

будет после смерти, лишены физического и вместе с тем и разумного смысла.

Правда, некоторые говорят, что страдания причиняет не сама смерть, а ее

ожидание, сознание того, что она придет. Это соображение Эпикуру и вовсе

кажется смехотворным, ибо если не страшна смерть сама по себе.

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 127.

то почему должна быть страшна мысль о се приходе? Страх перед смертью -

напрасный, беспредметный страх. "Самое ужасное из зол, смерть, не имеет к нам

никакого отношения; когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает,

то нас уже нет. Таким образом, смерть не существует ни для живых, ни для

мертвых, так как для одних она сама не существует, а другие для нее сами не

существуют" (403).

Смерть для человека - ничто, Если держаться этого знания, то "смертность жизни

станет для нас отрадна", ибо человека не будет отягощать "жажда бессмертия"

(402). Жизнь человека несовершенна, свидетельством чему являются его телесные

боли и душевные муки, тот, кто желает продлить ее в бесконечности, тот, по сути

дела, желает увековечить свои страдания. Тот лелеет свое несовершенство, вместо

того чтобы преодолевать его. Жажда бессмертия - самая вздорная человеческая

страсть. Достаточно представить, каким несчастным был бы индивид, которому

жизнь опостыла, который не хочет более жить, но обречен на то, чтобы вечно

мучиться жизнью. Человек, который сожалеет о том, что жизнь, которую он ведет,

не будет длиться вечно, сродни чревоугоднику, который сожалеет о том, что он не

может съесть всю пищу, которая только существует в мире. Свобода от жажды

бессмертия показывает: счастье определяется не продолжительностью жизни, а ее

качеством. Эпикуреец как пищу выбирает "не более обильную, а самую приятную,

так и временем он наслаждается не самым долгим, но самым приятным" (403).

Смерти не следует бояться, будто она есть зло. Но не следует и стремиться к ней,

будто она есть благо. Благо и зло - совершенно другое измерение бытия, чем то, в

котором имеет место смерть. Эпикур говорит: "Умение хорошо жить и хорошо

умереть - это одна и та же наука" (403). Его в данном случае можно понять так:

то, что хорошо, - хорошо независимо от жизни и смерти. Время не властно над

счастьем. Счастье означает такую полноту бытия, которую невозможно умножить.

В счастье в силу самодостаточности не может быть также регресса; Эпикур говорит

о мудреце, что, "раз достигнув мудрости, он уже не может впасть в

противоположное состояние" (400). Поэтому не имеет значения, сколько длится

счастье. Оно в своем высшем проявлении всегда остается одним и тем же. "Один

мудрец другого не мудрее" (401). Самодовлеющая безмятежность в этом смысле

означает.

что человек выпрыгнул из колеса времени точно так же, как он освободился из

тисков необходимости. Как говорится, "счастливые часов не наблюдают".

Эпикуреец не боится смерти, потому что он выше ее. Он связывает свою

подлинность с благами, над которыми смерть не властна - с бессмертными

благами. А "кто живет среди бессмертных благ, тот и сам ни в чем не сходствует со

смертными" (405). Путь к бессмертию есть тот же путь, что и к блаженству. Он

лежит через бессмертные блага, через свободу, через самоотождествлен-ность

индивида, состоящую в безмятежности души и безболезненности тела. Он

несовместим с жаждой бессмертия, вытекающей из страха перед смертью. Жизнь и

Поэтому преодоление жажды бессмертия является одним из условий вечности

(бессмертия). Этот парадокс хорошо передает пафос рассуждений Эпикура о

смерти и бессмертии.

Преодоление страха смерти - гарантия преодоления всех прочих страхов. Смерть

считается самой страшной из зол. "Ничего нет страшного в жизни тому, кто по-

настоящему понял, что нет ничего страшного в не-жизни" (402-403).

Таким образом, философия освобождает от страхов, показывая, что они вырастают

из ложных оснований, являются результатом невежества. Философия про-све-щает

человека и тем освещает его жизненный путь. Философское знание - не

одноразовое знание, сведенное в некую совокупность подлежащих запоминанию

формул. Это вовсе не совокупность знаний, пусть даже очень большая. У Эпикура

речь идет о том, чтобы знания, проверенные критерием душевного покоя, а не

предрассудки руководили человеком. В этом смысле философия - больше, чем

учении Эпикура есть пространство эвдемонии. Не случайно письмо Мене-кею,

излагающее этику Эпикура, начинается с гимна философии: "Пусть никто в

молодости не откладывает занятий философией, а в старости не утомляется

занятиями философией: ведь для душевного здоровья никто не может быть ни

недозрелым, ни перезрелым. Кто говорит, что заниматься философией еще рано

или уже поздно, подобен тому, кто говорит, будто быть счастливым еще рано или

уже поздно" (402). Философия и счастье человека связаны между собой

неразрывно: составляющее сча-

стье душевное здоровье и спокойствие обретается через философию (имеется в виду

через ясное знание, а не мифы и басни), в то же время и у самой философии нет

другого предназначения, как "подумать о том, что составляет наше счастье" (402).

Признание философии в качестве определенного стиля, образа жизни придает учению

Эпикура особую внутреннюю напряженность. Человек не может философствовать в

одиночку. Философия требует собеседника. Она требует диалога. Она и есть диалог.

Поэтому, обосновывая существенную зависимость счастья от философии, Эпикур

приходит в видимое противоречие с собственным идеалом самодовлеющего индивида.

Получается, что для счастья индивид все-таки нуждается в ком-то другом - в

философском сообщнике.

Свобода от социума

Уклонение от внешнего мира предполагает также уклонение от других индивидов,

поскольку они являются частью этого мира. Необходимость и случайность, отрицание

которых составляет единственное позитивное содержание эпикурейского идеала

свободы, могут действовать и в форме слепых природных сил и в форме намеренных

действий других индивидов. На пути к безмятежности индивида стоят не только

вздорные страсти и страхи других людей. Внешние обстоятельства не менее опасны

для безмятежной жизни индивида, чем его собственные вздорные страсти и страхи.

С внешними обстоятельствами, по мнению Эпикура, лучше всего справляется тот, кто

делает "что можно, близким себе, а чего нельзя, то по крайней мере не враждебным, а

где и это невозможно, там держится в стороне и отдаляется настолько, насколько это

выгодно" (411). Это рассуждение дает ключ к пониманию взглядов Эпикура на

межчеловеческие отношения, в которых он выделял два существенно разных условия.

Низший уровень можно назвать социально-договорным, высший - дружественным.

Рассмотрим их чуть подробнее.

Индивиды, поскольку они подвержены вздорным страстям и страхам, представляют

друг для друга большую опасность. Ненасытные желания и ложные взгляды ведут к

ссорам. Но "кто знает пределы жизни, тот... вовсе не нуждается в действиях, влекущих

за собою борьбу"

(408). Поэтому первая важнейшая задача в отношениях между людьми состоит в том,

чтобы нейтрализовать их взаимную враждебность. Она решается в обществе путем

социального договора, заключаемого между индивидами на основе принципов

естественной справедливости. Справедливость признана так развести людей, чтобы они

не враждовали между собой. "Это - договор о том, чтобы не причинять и не терпеть

вреда, заключенный при общении людей" (410). Справедливость существует в форме

законов, обычаев, норм приличия, которые видоизменяются в зависимости от места и

обстоятельств. Само общее определение справедливости - "польза во взаимном

общении людей" (410) - предполагает разнообразие ее конкретных воплощений.

Насколько важно для эпикурейца чтить законы и другие принятые в обществе

установления, настолько же важно сохранять по отношению к ним чувство дистанции.

Чтобы не попасть в зависимость от социальных норм, а также лиц и учреждений,

стоящих на их страже, индивид в своем общественном поведении не должен идти

справедливости сугубо функционально, ясно понимая, что в них нет ничего святого. Их

необходимо соблюдать не ради них самих, как если бы они обладали особым качеством

(истинностью, божественностью и т. д.), а только из-за неприятных последствий, с

которыми сопряжено всякое их нарушение, в том числе тайное. "Кто тайно делает что-

нибудь, о чем у людей есть договор, чтобы не причинять и не терпеть вреда, тот не

может быть уверен, что останется скрытым, хотя бы до сих пор это ему удавалось

десять тысяч раз: ведь неизвестно, удастся ли ему остаться скрытым до самой смерти"

Общественная справедливость выгодна. Она уберегает от враждебности, исходящей от

других индивидов. И все. Эпикуреец не связывает с нею свою подлинность, и поэтому

он сторонится одновременно политической деятельности. Мотивы, которые движут

людьми в их общественной активности - властолюбие, жажда славы, почестей, - в

эпикуровой классификации удовольствий являются самыми суетными. Они дальше

всех уводят человека от его конечной цели - блаженного покоя. Поэтому надо жить

незаметно. Социальная пассивность.

с точки зрения Эпикура, является признаком мудрости. Мудрец "не будет заниматься

государственными делами" (401), ибо если с помощью богатства и силы и можно

добиться безопасности от людей, то только относительной. Более надежно эта цель

достигается только с помощью покоя и удаления от толпы" (408).

Словом, эпикуреец лоялен по отношению к обществу, но он не привязан к нему

сердцем. Договорные обязательства являются для пего всего лишь нижним обществен-

ным порогом наслаждений, подобно тому как способность ограничиваться

необходимым минимумом телесных удовольствий является их нижним естественным

порогом. Не голодать, не жаждать, не зябнуть так очертил Эпикур границу свободы от

природы. Если учесть, что "люди обижают друг друга или из ненависти, или из

зависти, или из презрения" (400), то границу свободы от общества можно было бы

обозначить так: не ненавидеть, не завидовать, не презирать.

Единственное общественное отношение, которое не таит в себе опасности для

индивида и носит неотчужденный характер, - это дружба. Дружба заслуживает высо-

кой оценки и по критерию выгоды, безопасности существования. В то же время она

ценна и сама но себе. "Из всего, что дает мудрость для счастья и сей жизни, вели-

чайшее - это обретение дружбы" (409).

Мудрец "никогда не покинет друга", "а при случае он даже умрет за друга" (401).

Признание дружбы в качестве безусловной истинности находится в очевидном проти-

воречии с эпикуровским идеалом самодовлеющего индивида. Пытаясь преодолеть это

противоречие, Эпикур приводит следующие два аргумента.

Во-первых, дружба - это такое отношение индивида к другим людям, которое

избирается им добровольно. Она целиком зависит от самого индивида и в этом смысле

противоречит идеалу негативной свободы. Примечательно, что эпикурейское

товарищество не имело такого традиционно цементирующего подобные объединения

внешнего условия, как общность имущества. "...Эпикур не считал, что добром нужно

владеть сообща" (372).

Во-вторых, причинные основания дружбы, теряющиеся в самом индивиде, прямо

связаны с его усилиями освободиться от душевного смятения и телесных болей.

Единственным предметом, который не может существовать вне круга дружеского

общения и ради которого в конце концов дружба существует, являются занятия

философией. Как счастье невозможно без философских размышлений, так

философские размышления невозможны без дружбы. Если человек, пользуясь

известной пословицей, является кузнецом своего счастья, тогда дружеское общение

можно назвать кузницей, в которой оно куется. Эпикур - мыслитель точный и

потому очень скучный по стилю. Но когда он говорит о дружбе, его речь поднима-

ется до поэтических высот: "Дружба обходит с пляской вселенную, объявляя нам

всем, чтобы мы пробуждались к прославлению счастливой жизни"1. Для высокого

предмета понадобились и высокие слова.

В добавление к этим аргументам следует добавить, что на дружбу замкнуто только

относительное, низшее счастье. Счастье, согласно Эпикуру, бывает двух родов:

"высочайшее, как у богов, настолько, что его уже нельзя умножить", и другое,

которое "допускает и прибавление и убавление наслаждений" (402). Первое

свойственно богам, второе - людям. Боги Эпикура совершенно бездеятельны,

нелюбопытны, постоянно пребывают в некоем полусонном сладостном томлении;

они являются воплощенной негативностью, чистым самодовлением, и, естественно,

боги так же мало нуждаются в дружбе, как и во всем остальном. Люди, даже когда

они достигают стадии мудрости, должны постоянно поддерживать и умножать свое

счастье, ибо оно не является завершенным, и в этих усилиях дружба играет

незаменимую роль. Как пишет Эпикур, "в наших ограниченных обстоятельствах

дружба надежнее всего" (409). Двухступенчатость идеала счастья в этике Эпикура

является своеобразной формой обоснования бесконечности нравственного

самосовершенствования личности.

1 Материалисты древней Греции. С. 222.

ЭПИКУР (ок. 341–270 до н.э.) – древнегреческий философ, основатель одного из наиболее влиятельных направлений античной философии – эпикуреизма .

Эпикур вырос на острове Самос, в семье школьного учителя Неокла, выходца из Афин. Изучать философию начал с 14 лет, по одной из версий после того, как в его руки попали сочинения Демокрита . Учителем Эпикура в философии был последователь Демокрита Навсифан, затем платоник Памфил. Сам Эпикур считал себя самоучкой и весьма нелестно отзывался о своих учителях, впрочем, как и о большинстве современных ему философов.

В 306 до н.э. Эпикур основывает в саду под Афинами собственную философскую школу, которую впоследствии так и назвали – «Сад Эпикура», а ее обитателей – философами «из садов».

Эпикур написал около трехсот сочинений, однако до нас дошли только фрагменты, доксографические () и отдельные произведения: К Геродоту , К Пифоклу , К Менекею и Главные мысли .

Философия Эпикура носит ярко выраженный практический характер. Три ее части: каноника (теория познания), физика и этика подчинены единой цели – научить человека, как достичь счастливой, блаженной жизни, свободной от страданий тела и смятения души.

Каноника – учение о критериях истины и правилах ее познания, без которых невозможна разумная жизнь и разумная деятельность.

По Эпикуру, источником человеческих знаний являются чувственные восприятия. С поверхности всех материальных предметов исходят истечения особо тонких частиц, которые, проникая в органы чувств, производят ощущения. Из множества сходных повторяющихся впечатлений в душе формируются общие представления или предвосхищения, позволяющие человеку узнавать предметы и обозначать их словами. Ощущения и предвосхищения обладают несомненной очевидностью и являются критериями истинности знания.

Все заблуждения возникают вследствие ошибочных суждений разума, в которых мы домысливаем к тому, что содержится в представлениях нечто такое, что не находит подтверждения или опровергается в чувственном восприятии.

Физика Эпикура опирается на натурфилософию досократиков и, в особенности, на атомизм Демокрита . Она призвана дать такое объяснение мира, которое позволит человеку преодолеть фундаментальные препятствия на пути к достижению блаженства – страх перед богами и страх смерти.

Согласно Эпикуру, Вселенная не создана богами; она вечна, поскольку бытие не может возникнуть из небытия, как и небытие – из бытия. Вселенная содержит в себе тела, движущиеся в пространстве, или пустоте. Существование пустоты между телами следует из того, что иначе не было бы возможно движение.

Все тела представляют собой соединения неделимых и неизменных частиц – атомов, различающихся между собой величиной, весом и формой. Двигаясь в бесконечной пустоте с равной скоростью, атомы слегка отклоняются от своих траекторий, соединяясь в сложные тела. В бесконечном пространстве и времени существует бесчисленное количество миров, которые рождаются и гибнут благодаря беспрестанному движению атомов.

Допущение самопроизвольного отклонения атомов (принципиальное отличие учения Эпикура от атомистики Демокрита) служит двоякой цели: в физике оно объясняет столкновение атомов и, тем самым, образование тел, которое были бы невозможно, если бы атомы двигались только по прямой; в этике – теоретически обосновывает учение о свободе, доказывая, что в мире все происходит не только по необходимости, но есть и случайность, есть то, что «зависит от нас».

Таким образом, человек не должен страшиться богов, поскольку они, вопреки мнениям толпы, не оказывают никакого влияния ни на мир, ни на людей. Боги – бессмертные, блаженные существа, которым не свойственны ни гнев, ни благоволение к людям.

Не следует бояться и смерти, поскольку душа, состоящая из атомов, после смерти рассеивается, как и тело. «Смерть не имеет к нам никакого отношения: когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет» (К Менекею 125). Освобождение души от гнетущих ее страхов открывает путь к блаженной жизни.

ЭтикаЭпикура основывается на положении, что «наслаждение есть начало и конец блаженной жизни» (Диоген Лаэртский X, 128). Человек, как и все живые существа, по природе стремится к наслаждениям и избегает страданий, и в этом смысле наслаждение является мерилом блага. Однако блаженная жизнь заключается вовсе не в получении все новых и новых наслаждений, а в достижении предела наслаждения – свободы от телесных страданий и душевных тревог (атараксии).

Для достижения этого состояния самодовлеющего душевного покоя человеку необходимо преодолеть страдания, возникающие вследствие неудовлетворенных желаний. Согласно Эпикуру, желания бывают: 1) естественными и необходимыми (голод, жажда и др. элементарные жизненные потребности); 2) естественные, но не необходимые (например, изысканные яства); 3) вздорные желания, которые не являются ни естественными, ни необходимыми (жажда славы, богатства, бессмертия). Большинство людей несчастливо потому, то их терзают непомерные и пустые желания. Подлинное наслаждение доступно лишь тому, кто умеет довольствоваться легко достижимым минимумом естественных и необходимых потребностей.

Безмятежному покою человека, помимо его собственных желаний и страхов, могут угрожать внешние обстоятельства, в том числе окружающие его люди. Лучше всего с ними справляется тот, кто делает «что можно, близким себе, а чего нельзя, то по крайней мере не враждебным, а где и это невозможно, там держится в стороне и отдаляется настолько, насколько это выгодно» (Диоген Лаэртский, X 154). Следует избегать толпы, соблюдая при этом необходимый минимум социальных норм, которые призваны ограничивать взаимную враждебность людей. Только в кругу друзей-единомышленников возможно истинное общение, которое не только само по себе является наслаждением, но и способствует достижению счастливой безмятежной жизни.

Этический идеал, проповедуемый Эпикуром, резюмируется фразой: «Проживи незаметно». Он требует от человека довольствоваться простой пищей, скромной одеждой, не стремиться к почестям, богатству, государственным должностям; жить, уклоняясь от всего, что может нарушить безмятежный покой души. Жизнь Эпикура и его друзей-учеников явилась практическим воплощением этого идеала.

Полина Гаджикурбанова

Про­тив эпи­ку­рей­цев Плу­тарх, в каче­стве гла­вы Пла­то­нов­ской шко­лы, напи­сал не мень­ше деся­ти сочи­не­ний (Lampr. cat. 80-82. 129. 133. 143. 148. 155. 159. 178), из кото­рых до нас дошли толь­ко три: « Про­тив Колота» , « О том, что даже при­ят­ная жизнь невоз­мож­на, если сле­до­вать Эпи­ку­ру» и « Хоро­шо ли изре­че­ние: “Живи непри­мет­но”» . Послед­нее фигу­ри­ру­ет в так назы­вае­мом « Лам­при­е­вом пере­чне» (Lampr. cat. 178) под назва­ни­ем: « Об изре­че­нии: “Живи непри­мет­но”» . По фор­ме оно пред­став­ля­ет собою памят­ник ора­тор­ской про­зы, точ­нее пуб­лич­ную декла­ма­цию, весь­ма рас­про­стра­нен­ную в эпо­ху вто­рой софи­сти­ки и слу­жив­шую сред­ст­вом про­све­ще­ния и одно­вре­мен­но мораль­но-фило­соф­ско­го воздей­ст­вия на город­ское насе­ле­ние во всех циви­ли­зо­ван­ных обла­стях Рим­ской импе­рии. Про­из­не­сен­ная перед неиз­вест­ной ауди­то­ри­ей, эта речь пред­став­ля­ет собой напо­ри­стое, в агрес­сив­ном тоне, опро­вер­же­ние извест­но­го тези­са фило­со­фа Эпи­ку­ра о пре­иму­ще­стве апо­ли­тич­ной, уда­лен­ной от обще­ст­вен­ной и пуб­лич­ной карье­ры жиз­ни.

Мане­ра изло­же­ния здесь, как и вооб­ще в декла­ма­ци­ях это­го рода, крайне рито­рич­на, систе­ма дока­за­тельств носит откро­вен­но игро­вой, несерь­ез­ный харак­тер. Цита­ты из клас­си­ков, вро­де Гоме­ра и Эври­пида, при­зва­ны обос­но­вать такое, напри­мер, ало­гич­ное утвер­жде­ние, что Эпа­ми­нон­да облек­ли дове­ри­ем и вла­стью, вслед­ст­вие чего он стал зна­ме­нит и спас свой поги­баю­щий город. Если отвлечь­ся от софи­сти­че­ских пере­дер­жек, здра­вый смысл под­ска­зы­ва­ет, что в реаль­но­сти дело обсто­я­ло пря­мо наобо­рот: сна­ча­ла Эпа­ми­нонд стал изве­стен бла­го­да­ря сво­им заслу­гам, и лишь затем ему было пору­че­но коман­до­вать в войне про­тив спар­тан­цев.

Тем не менее, несмот­ря на кажу­щу­ю­ся игри­вость аргу­мен­та­ции напад­ки Плу­тар­ха на Эпи­ку­ра сле­ду­ет при­ни­мать совер­шен­но всерь­ез: тако­вы были пра­ви­ла игры, и херо­ней­ский фило­соф все­го лишь сле­до­вал обще­при­ня­тым стан­дар­там веде­ния идей­ной поле­ми­ки. Зажи­га­тель­ный, пла­мен­ный харак­тер речи захва­ты­ва­ет чита­те­ля, тем более что речь, нача­тая уже на доста­точ­но высо­кой ноте, к середине, а осо­бен­но к кон­цу дости­га­ет совер­шен­но исклю­чи­тель­но­го нака­ла, так что автор, выра­жа­ясь сло­ва­ми Пла­то­на (Ion 7, p. 536 b), впа­да­ет здесь в насто­я­щее поэ­ти­че­ское неистов­ство (ἐνθου­σιασ­μός ). Фра­зы ста­но­вят­ся все более взвин­чен­ны­ми эмо­цио­наль­но и услож­нен­ны­ми син­та­к­си­че­ски (чего сто­ит, напри­мер, гла­ва 5-я, кото­рую цели­ком запол­ня­ет одно могу­чее, слож­но­под­чи­нен­ное пред­ло­же­ние с изощ­рен­ной архи­тек­то­ни­кой), язык при­об­ре­та­ет воз­вы­шен­но-поэ­ти­че­скую окрас­ку (чис­ло пря­мых и кос­вен­ных цитат из вели­ча­во­го Пин­да­ра воз­рас­та­ет, при­чем места­ми Плу­тар­хо­вы фра­зы так плот­но спле­та­ют­ся со сло­ва­ми его бео­тий­ско­го сопле­мен­ни­ка, что почти невоз­мож­но пер­вые отде­лить от вто­рых), нако­нец, мелоч­ная и при­дир­чи­вая поле­ми­ка с оппо­нен­том усту­па­ет место вдох­но­вен­но­му, ярко­му гим­ну утвер­жде­ни­ям тех фило­со­фов, кото­рые трак­ту­ют вся­кое рож­де­ние и бытие как про­яв­ле­ние латент­но суще­ст­ву­ю­щих сил и субъ­ек­тов, и не менее ярко­му опи­са­нию адских муче­ний, глав­ное из кото­рых - бес­сла­вие и без­вест­ность.

Весь памят­ник в целом, несо­мнен­но, явля­ет нам любо­пыт­ней­шую стра­ни­цу антич­ной куль­ту­ры, и чита­тель, наде­ем­ся, полу­чит удо­воль­ст­вие как от рито­ри­че­ской фор­мы его, так и от фило­соф­ско­го содер­жа­ния. Пере­вод выпол­нен по изда­нию: Plu­tar­chi Mo­ra­lia. V. VI, 2. Ed. M. Poh­lenz, R. Westman. Leip­zig: B. Teub­ner, 1959. Цита­ты из антич­ных авто­ров, кро­ме осо­бо ого­во­рен­ных, пере­веде­ны нами зано­во с под­лин­ни­ка.

Содер­жа­ние: инвек­ти­ва про­тив авто­ра афо­риз­ма: отго­ва­ри­вая дру­гих от пого­ни за сла­вой, сам он вся­че­ски домо­гал­ся извест­но­сти (). Опро­вер­же­ние само­го афо­риз­ма: скры­вать­ся от обще­ства пагуб­но не толь­ко для стра­даю­щих душев­ным неду­гом и веду­щих пороч­ную жизнь, но и для людей выдаю­щих­ся, так как пер­вых это лиша­ет мораль­ной под­держ­ки (), а вто­рых - воз­мож­но­сти про­явить свою доб­ро­де­тель (). Скрыт­ность умест­на для тех, кто пре­да­ет­ся раз­вра­ту, но не для тех, кто поле­зен обще­ству; извест­ность дает доб­ро­де­те­лям сла­ву и при­ме­не­ние, а без­вест­ность пагуб­на для талан­тов (). Мрак подав­ля­ет рас­судок, а свет сти­му­ли­ру­ет душев­ные силы и разум (). Сама жизнь - это пере­ход из незри­мо­го состо­я­ния в зри­мое, а смерть при­во­дит к рас­па­ду и погру­же­нию в тьму (). Под­твер­жде­ние это­му - оби­тель бла­жен­ных, где даже ночью им све­тит солн­це, и адская без­дна, где нече­стив­цы лише­ны воз­мож­но­сти видеть свет ().

Неужто ты не видишь, что с наступ­ле­ни­ем ночи сон­ная вялость завла­де­ва­ет тела­ми, e и души охва­ты­ва­ет бес­силь­ная немощь, и рас­судок, сжав­шись от без­дей­ст­вия и уны­ния, чуть тре­пе­щет, как язы­чок туск­ло­го пла­ме­ни, бес­связ­ны­ми сно­виде­ни­я­ми, как бы наме­кая чело­ве­ку на про­ис­хо­дя­щее наяву, « а когда раз­го­ня­ет лжи­вые сно­виде­ния» вос­хо­дя­щее солн­це, и как бы сме­шав воеди­но, про­буж­да­ет и ожив­ля­ет све­том дея­тель­ность и созна­ние каж­до­го, тогда, по сло­вам Демо­кри­та , « питая с при­хо­дом дня новые помыс­лы» , люди, свя­зан­ные, как проч­ной нитью, вза­им­ным стрем­ле­ни­ем, под­ни­ма­ют­ся, каж­дый со сво­его места, к повсе­днев­ным заня­ти­ям.

F А я пола­гаю, что и самая жизнь, и, шире, суще­ст­во­ва­ние и при­част­ность к рож­де­нию даны чело­ве­ку боже­ст­вом для извест­но­сти. Он - незрим и неве­дом, носи­мый во всех направ­ле­ни­ях в виде рас­се­ян­ных мел­ких частиц, но когда рож­да­ет­ся, то, сгу­ща­ясь в себя и обре­тая раз­ме­ры, начи­на­ет све­тить­ся, ста­но­вясь из незри­мо­го зри­мым и из невид­но­го види­мым. Ведь рож­де­ние - это путь не к суще­ст­во­ва­нию, как утвер­жда­ют иные, а к извест­но­сти о суще­ст­во­ва­нии. Ведь оно не тво­рит рож­да­е­мо­го, но лишь выяв­ля­ет его, 1130 рав­но как и раз­ру­ше­ние суще­го не есть устра­не­ние в небы­тие, а ско­рее увод в незри­мое рас­пав­ше­е­ся на части. Вот поче­му солн­це, счи­тая его, по древним и искон­ным обы­ча­ям, Апол­ло­ном, назы­ва­ют Делос­ским и Пифий­ским , а гос­по­ди­на поту­сто­рон­не­го мира, кем бы он ни был, богом или демо­ном , назы­ва­ют, как если бы, рас­па­да­ясь на части, мы пере­хо­ди­ли в невиди­мое и незри­мое состо­я­ние, « вла­сти­те­лем незри­мой ночи и лени­во­го сна» . Я думаю, что и само­го чело­ве­ка древ­ние назы­ва­ли « све­том» имен­но пото­му, что каж­до­му, в силу род­ства, при­су­ще неудер­жи­мое b жела­ние узна­вать и быть узнан­ным. Да и саму душу неко­то­рые фило­со­фы счи­та­ют, в сущ­но­сти, све­том, дока­зы­вая это, сре­ди про­че­го, тем, что из все­го суще­ст­ву­ю­ще­го душа боль­ше все­го тяго­тит­ся без­вест­но­стью, нена­видит все смут­ное, и при­хо­дит в смя­те­ние от тем­ноты, пол­ной для нее стра­ха и подо­зре­ний, зато свет для нее так сла­до­стен и жела­нен, что без све­та, во мра­ке, ее не раду­ет ничто из вещей, по при­ро­де сво­ей при­ят­ных, но, при­ме­ши­ва­е­мый ко все­му, слов­но при­пра­ва, он дела­ет радост­ным и отрад­ным вся­кое наслаж­де­ние, вся­кое раз­вле­че­ние и уте­ху . c Тот же, кто ввер­га­ет себя в без­вест­ность, обле­ка­ет­ся мра­ком и зажи­во себя погре­ба­ют, види­мо, тяготят­ся самим рож­де­ни­ем сво­им и не хотят бытия.

Ведь при­ро­ду сла­вы и бытия пока­зы­ва­ет оби­тель бла­го­че­сти­вых : « там даже ночью им све­тит яркое солн­це , а средь лугов, покры­тых пур­пур­ны­ми роза­ми» , рас­сти­ла­ет­ся рав­ни­на, пест­ре­ю­щая цве­та­ми пло­до­нос­ных, пыш­ных, тени­стых дерев, и бес­шум­но текут пол­но­вод­ные реки , а сами они, про­ха­жи­ва­ясь вме­сте и мир­но бесе­дуя, про­во­дят вре­мя в вос­по­ми­на­ни­ях и раз­го­во­рах о тех, кто родил­ся и суще­ст­ву­ет. Третья же доро­га , d сбра­сы­ваю­щая души в мрач­ную без­дну, пред­на­зна­че­на тем, кто про­жил нече­сти­вую, без­за­кон­ную жизнь. « Отсюда изли­ва­ют бес­пре­дель­ный мрак мед­лен­ные реки угрю­мой ночи» , при­ни­мая в себя и оку­ты­вая без­вест­но­стью и забве­ни­ем нака­зу­е­мых. Ведь кор­шу­ны не тер­за­ют веч­но печень зло­де­ев , погре­бен­ных в зем­ле (она дав­но без остат­ка сго­ре­ла или истле­ла), и тас­ка­ние тяже­стей не изну­ря­ет тела нака­зу­е­мых (ибо « креп­кие жилы уже не свя­зу­ют ни мышц, ни костей их» , и нет у мерт­вых остат­ка тела, могу­ще­го при­нять тяжесть заслу­жен­ной кары), e но поис­ти­не, есть лишь одно нака­за­ние для про­жи­ваю­щих пороч­ную жизнь: бес­сла­вие, без­вест­ность и исчез­но­ве­ние, бес­след­но устра­ня­ю­щее их в угрю­мые воды Леты, погру­жаю­щее в без­дон­ную мор­скую пучи­ну , вле­ку­щее за собой ник­чем­ность и без­дей­ст­вие, а так­же пол­ное бес­сла­вие и без­вест­ность.

ПРИМЕЧАНИЯ

Юно­ше­ски запаль­чи­во­му тону декла­ма­ции соот­вет­ст­ву­ет ее рез­кое, без пред­и­сло­вий (προοίμιον , exor­dium), нача­ло. По Ари­сто­те­лю (Arist. rhet. 3. 1415b8; ср. ), даже если ора­тор име­ет дело с понят­ли­вым слу­ша­те­лем, все рав­но речь сле­ду­ет начать хотя бы с пере­чис­ле­ния основ­ных ее тези­сов, «чтобы тело, если так мож­но выра­зить­ся, име­ло и голо­ву» (ср. : «вся­кая речь, подоб­но живот­но­му, долж­на иметь тело, а вме­сте с ним ноги и голо­ву, при­чем сред­няя часть ее и конеч­но­сти долж­ны быть сораз­мер­ны и друг дру­гу, и цело­му»).

Eur. fr. 905 Nauck 2 (цити­ру­ет­ся: v. Alex. 53; Luc. apol. 5; Men. mon. 332; ; ср. ; Max. Tyr. 31, p. 409). Веро­ят­ный смысл сен­тен­ции: «преж­де чем поучать дру­гих, сам научись сле­до­вать сво­им прин­ци­пам» (ср. Lc 4. 23: ἰατ­ρέ θε­ράπευ­σον σεαυτόν ).

Сици­ли­ец Гна­тон и афи­ня­нин Филок­сен - зна­ме­ни­тые в древ­но­сти чре­во­угод­ни­ки (ср. ; ; ; At­hen. 1. 6b; 5. 220b). Филок­сен, выс­шее удо­воль­ст­вие пола­гав­ший­ся в ося­за­нии пищи, даже молил­ся, чтобы глот­ка у него ста­ла длин­ней журав­ли­ной (Arist. eth. Nic. 1118a33. eth. Eud. 1231a15. probl. 28. 7, p. 950a3). Ари­сто­фан в сво­их шут­ках (vesp. 84. nub. 686) неод­но­крат­но упо­ми­на­ет его гомо­сек­су­а­лизм и рас­пут­ство.

Так назы­вае­мый «пара­докс» (πα­ράδο­ξον ), фра­за, содер­жа­щая, неожидан­ную для слу­ша­те­лей мысль, кото­рая тут же, после эффект­ной пау­зы пояс­ня­ет­ся.

Ср. насмеш­ли­вое выска­зы­ва­ние о скеп­ти­че­ском фило­со­фе Тимоне пери­па­те­ти­ка Иеро­ни­ма: «Как ски­фы стре­ля­ют, убе­гая, и стре­ля­ют, пре­сле­дуя, так иные фило­со­фы любят уче­ни­ков, гоня­ясь за ними, а иные - убе­гая от них, как Тимон» (Diog. Laert. 9. 112).

τυμ­βω­ρύ­χος , т. е. маро­дер, рас­ка­пы­ваю­щий и разо­ря­ю­щий моги­лы (ср. Ar. ran. 1149; Luc. Jupp. Tr. 52), или про­фес­сио­наль­ный могиль­щик, за пла­ту рою­щий могиль­ные ямы (ср. Sext. math. 7. 45).

Обы­чай, при­пи­сы­ва­е­мый жите­лям Вави­ло­нии: ; (по дру­гой вер­сии - егип­тя­нам и ибе­рий­цам: ).

Ср. иде­аль­ный образ фило­со­фа-кини­ка, кото­рый, как врач, совер­шая обход сограж­дан и щупая у них пульс, дол­жен им давать ука­за­ния: «У тебя лихо­рад­ка, у тебя голов­ная боль, у тебя подаг­ра», «Тебе сле­ду­ет голо­дать, тебе мож­но есть, тебе луч­ше воз­дер­жать­ся от бань», «Ты нуж­да­ешь­ся в кро­во­пус­ка­нии, а ты - в при­жи­га­нии» (Epict. diss. 3. 22. 73).

Рито­ри­че­ское пре­уве­ли­че­ние: соб­ст­вен­но­руч­но Фра­си­бул тира­нов не уби­вал, хотя сыг­рал важ­ней­шую роль в свер­же­нии афин­ской «оли­гар­хии Трид­ца­ти» (декабрь 404 г.).

Уче­ни­ков Эпи­ку­ра даже назы­ва­ли εἰκα­δισ­ταί , пото­му что они отме­ча­ли память сво­его учи­те­ля по два­дца­тым чис­лам (εἰκάς ) Гаме­ли­о­на (At­hen. 7. 298d).

Хай­редем и Ари­сто­бул - бра­тья фило­со­фа (Diog. Laert. 10. 3), а Мет­ро­дор Ламп­сак­ский - его бли­жай­ший спо­движ­ник и уче­ник (ibid. 10. 23). Всем тро­им посвя­ще­ны не дошед­шие до нас сочи­не­ния Эпи­ку­ра (ibid. 10. 28).

Обе гете­ры, как утвер­жда­ли недоб­ро­же­ла­те­ли Эпи­ку­ра, сожи­тель­ст­во­ва­ли одно­вре­мен­но с ним и с его уче­ни­ком Мет­ро­до­ром (Diog. Laert. 10. 6; 10. 23).

Ср., одна­ко, Plut. non pos­se 1088b: «Они (эпи­ку­рей­цы) сами еди­но­душ­но утвер­жда­ют, что плот­ские наслаж­де­ния сто­ят ничтож­но мало, или вовсе нисколь­ко, если конеч­но, не пусто­сло­вят и не рису­ют­ся, когда Мет­ро­дор гово­рит, что «нам глу­бо­ко напле­вать на телес­ные наслаж­де­ния»».

Источник текста:

Памятники поздней античной научно-художественной литературы. Наука. 1964.

1. Однако ведь сам-то человек, сказавший эти слова, не пожелал остаться незамеченным: даже это суждение он высказал ради того, чтобы его заметили как человека необыкновенного образа мыслей, - иначе говоря, призывом к бесславию лукаво готовил себе славу!

Смешон мудрец, немудрый в деле собственном!

Рассказывают про Филоксена из Эриксиды и про сицилийца Гнафона , будто они были такими обжорами, что сморкались в блюда с лакомствами, чтобы внушить сотрапезникам отвращение к этим яствам, а самим наесться вволю; вот так и люди, не в меру жадные до славы, хотят оклеветать ее перед другими, как бы своими соперниками в любви к ней, лишь бы получить ее без состязания. Еще они похожи на гребцов, которые усаживаются лицом к корме, но корабль-то однако же гонят вперед, и обратное движение воды, возникающее от ударов весел, подталкивает суденышко, - так и эти люди, давая подобные советы, гоняются за славой, как бы отвернув от нее лицо. К чему было говорить все это, к чему записывать, к чему издавать для будущих времен, если он хотел остаться неизвестным для своих современников, - это он-то, который позаботился, чтобы о нем узнали даже потомки!
2. Но довольно об этом. Но разве само по себе изречение не худо? "Живи незаметно" - такой совет подходит гробокраду. Или, может быть, жить позорно? Почему это о нас никто и знать не должен? А вот я посоветовал бы: "Даже если ты живешь скверно - не силься жить незаметно; лучше образумься, раскайся, исправься. Если в тебе есть что-нибудь хорошее, не будь бесполезным, если дурное - не избегай воспитания".
Но лучше разграничить и обособить, кому, собственно, ты даешь такое наставление. Положим, что человеку невежественному, порочному, вздорному, - так ведь это все равно, что сказать: "Скрывай свою лихорадку, скрывай свое помешательство, а то врач узнает! Ступай, забейся в уголок потемнее, чтобы остаться со своими недугами незамеченным!" Вот твои слова: "Ты болен неотвязной и гибельной болезнью - своей порочностью; так ступай и спрячь эту зависть, эти приступы суеверия, но страшись отдать себя в руки тех, кто способен вразумлять и врачевать!"
А вот в глубокой древности и больных пользовали всенародно: каждый, если сам раньше перенес ту же хворь или ходил за больным и по опыту мог сообщить что-нибудь полезное, давал нуждающемуся совет : так-то, если верить рассказам, из накапливаемого опыта родилось великое искусство врачевания. Наподобие этого следовало бы и нездоровые нравы и душевные язвы обнажать перед глазами всех, чтобы каждый мог рассмотреть положение дела и сказать: "Ты гневлив? Остерегайся того-то. Ты завистлив? Предприми то-то. Ты влюблен? Когда-то и я был влюблен, но образумился". Но вместо этого люди отрицают, скрывают, прячут свои пороки и тем самым загоняют их вглубь.
Но положим, что ты советуешь таиться и скрываться достойным людям. В таком случае ты говоришь Эпаминонду: "Не начальствуй воинами!", Ликургу - "Не издавай законов!", Фрасибулу - "Не свергай тираннов!", Пифагору - "Не воспитывай юношей!", Сократу - "Не веди бесед!", да и себе же первому, Эпикур, - "Не пиши писем асийским друзьям! Не зови учеников из Египта! Не сопровождай повсюду лампсакских эфебов! Да и книг не рассылай, не показывай всем и каждому свою мудрость, - и не делай распоряжений о своих похоронах!" В самом деле, к чему совместные трапезы, к чему собрания друзей и красавцев, к чему все эти тысячи строк, так трудолюбиво сочиненных и составленных и посвященных Метродору, или Аристобулу, или Хередему , дабы они и после смерти не были безвестными, коль скоро ты предписываешь добродетели - бесславие, мудрости - безмолвие, успеху - забвение?
4. Но если ты хочешь изгнать из жизни гласность, как на пирушке гасят свет, чтобы в безвестности можно было предаваться каким угодно видам наслаждения, - что же, тогда ты можешь сказать: "Живи незаметно". Еще бы - коль скоро я намерен жить с гетерой Гедией и с Леонтион , "плевать на прекрасное" и видеть благо "в плотских ощущениях" - такие вещи нуждаются во мраке и в ночи, для этого нужны забвение и безвестность. Не если кто-нибудь восхваляет в миропорядке бога, справедливость, провидение , в нравственном мире - закон, согласие, гражданскую общность, а в последней - достойное, а не "пользу" , чего ради такому человеку скрывать свою жизнь? Чтобы ни на кого не оказать доброго воздействия, никого не побудить к соревнованию в добродетели, ни для кого не послужить прекрасным примером?
Если бы Фемистокл таился от афинян, Камилл - от римлян, Платон - от Диона , то Эллада не одолела бы Ксеркса, не устоял бы город Рим, и Сицилия не была бы освобождена. Свет, как мне кажется, помогает нам не только видеть друг друга, но, прежде всего, быть друг для друга полезными; так и гласность доставляет добродетели не только славу, но и случай проявить себя на деле. В самом деле, Эпаминонд до сорока лет оставался безвестным и за это время не смог принести фиванцам никакой пользы; но когда ему оказали доверие и предоставили власть, он спас от гибели отчизну и избавил от рабства Элладу, воспользовавшись славой, как светом, чтобы в должный миг явить готовую к делу доблесть.

Он обжитой сияет, словно меди блеск;
Но, праздный, и заброшенный, погибнет ... -

не только "дом", как говорит Софокл, но и дух человеческий: в бездействии и безвестности он как бы ржавеет и дряхлеет. Тупой покой и праздная, вялая жизнь расслабляют не только тела, но и души. Как вода при отсутствии света и стока загнивает, так и у людей, ведущих неподвижную жизнь, если в них и было что хорошего, все эти врожденные силы гибнут и преждевременно иссякают.
5. Разве ты не видишь, как с приходом ночи тела людей сковывает ленивое оцепенение, а души охватывает сонная вялость, и рассудок, ограниченный пределами самого себя, словно едва тлеющий огонь, от праздности и изнеможения сотрясается несвязными видениями, свидетельствуя лишь о том, что еще живет человек?

Но едва лишь разгонит видений обманчивых стаю

восходящее солнце, едва оно, как бы соединяя воедино, всех разбудит и обратит своим светом к действию и мысли, - тогда люди, "с новыми думами при начале нового дня", как говорит Демокрит , влекомые друг к другу душевным побуждением, словно неизбывной тягой, из разных мест собираются, чтобы приступить к трудам.
6. Мне представляется, что и самая жизнь, то, что мы вообще появляемся на свет и становимся причастными рождению, дано человеку божеством для того, чтобы о нем узнали. Никто во всем свете не знает и не ведает человека, пока он пребывает ничтожным и обособленным; когда же он родится, когда он придет к людям и вырастет, он становится известным из безвестного и заметным из скрытого. Ведь рождение - стезя не к бытию, как говорят иные, но к тому, чтобы о твоем бытии знали: кто рождается, тот еще не становится человеком, а лишь является на свет. Так и гибель существующего - это не переход в небытие, но скорее сведение через распад к недоступному для восприятия состоянию. Поэтому-то эллины, полагая, в соответствии с древними отеческими установлениями, что Аполлон - это Солнце, именуют его Делием и Пифийским , а владыке противоположного удела - будь то бог или демон - дают прозвание в соответствии с тем, что в недоступное зрению место отходим мы, подвергаясь разрушению: его называют "темной ночи царем и праздного сна".
Я думаю, что и человека древние потому называли φως , что в каждом из нас живет врожденное страстное желание - познавать других и быть узнанным в общении самому. Да и самое душу некоторые философы считают по ее сущности светом; при этом они пользуются как другими доводами, так и тем соображением, что из всего сущего тяжелее всего душа переносит неведение, что она ненавидит мрак и боится темноты, внушающей ей страхи и подозрения. Свет же столь сладостен, столь желанен для нее, что ничем из иных вещей, по природе своей приятных, она не хочет насладиться без него, во мраке: свет, как всеобщая приправа, сообщает всякому удовольствию, всякой утехе и забаве привлекательность для человека. Тот же, кто ввергает себя самого в безвестность, облачается во мрак и хоронит себя заживо, тот, похоже, недоволен тем, что родился, и отказывается от бытия.
7. Ведь природа славы и бытия не чужда, по рассказам поэтов, обители блаженных .

Им и ночью сияет в глубинах подземных солнце,
В лугах, что покрыты пурпурными розами ,

и перед ними простирается долина, красующаяся цветами плодоносных, цветущих и тенистых деревьев; тихо и спокойно протекают некие реки. А обитатели тех мест проводят время в воспоминаниях и беседах о делах прошедших и настоящих.
Третья же стезя, уготованная тем, кто прожил жизнь нечестиво и беззаконно, ввергает души в некий мрак, в бездну,

Отколе медлительные реки мрачной ночи Безбрежную мглу изрыгают .

Реки эти подхватывают обреченных каре и скрывают их в безвестности и забвении. Ведь лежащим в земле злодеям коршуны не терзают печень - она или сгорела, или сгнила! - тела наказуемых не страдают и не изнемогают под бременем груза ведь:

Крепкие жилы уже не связуют ни мышц, ни костей их ,

и у мертвых не остается плоти, которая могла бы принять наложенное наказание. Нет, - но одна кара воистину существует для тех, кто прожил дурную жизнь: бесславие, безвестность, бесследное уничтожение, которое влечет их в скорбную реку Забвения и топит в бездонном и пустынном море, ввергая в никчемность и праздность, в полную безвестность и бесславие.

«Живи незаметно» - известное изречение Эпикура (фр. 551 Usener), пользовавшееся в древности большой популярностью: упоминания о нем, его отголоски и полемика с ним встречаются у многих античных писателей, от Горация и Овидия до Фемистия и Юлиана Отступника.
Эврипид, фрагмент 905.
Анекдот о Филоксене и Гнафоне у других авторов не встречается. Плутарх упоминает Гнафона. как образец наглого парасита, любящего обжираться на даровщинку, также в «Застольных изысканиях», VII, 6.
К сходному сопоставлению больных телесными болезнями и тех, кто нуждается во врачевании души, Плутарх прибегает в своем трактате «Как можно почувствовать свои успехи в нравственном самоусовершенствовании», гл. 11.
Встречающиеся у античных авторов описания обычая всенародного консультирования больных на древнем Востоке (у вавилонян) восходят к Геродоту, I, 1–97.
Фрасибул - афинский политический деятель и полководец VIV вв. до н. э., возглавивший в 404–403 гг. реставрацию афинской демократии.
Об отношениях ж переписке Эпикура со своими малоазиатскими и египетскими последователями известно только из этого упоминания. В Лам–псаке (город в Малой Азии), Эпикур бывал сам и имел талантливых учеников из числа его уроженцев (Метродор, Идоменей, Колот и др.).
Завещание Эпикура приводится у Диогена Лаэртского, X, 18. Оно обязывало учеников ежегодно в день рождения своего учителя совершать жертвоприношения ему самому, его родителям и братьям и, кроме того, в память о нем собираться по 20–м числам каждого месяца.
Метродор из Лампсака (330–277 до н. э.) - последователь и один из ближайших друзей Эпикура, которому были посвящены многие сочинения учителя. Аристобул и Хередем - братья Эпикура; некоторые утраченные сочинения Эпикура имели форму посланий к ним, а после их смерти философ каждого из них почтил похвальным словом.
Гедия и Леонтион - гетеры. Из них особенно известна вторая, характеризуемая преданием как ученая женщина: ей даже приписывалось сочинение «Против Теофраста» (Цицерон, «О природе богов», I, 33, 93).
Имеются в виду слова Эпикура (фр. 512 Usener) «Я плюю на красоту и на тех, кто попусту восхищается ею, когда она не доставляет никакого удовольствия».
Это высказывание Эпикура вызывает взрыв негодования у Сенеки, письмо 92, 6: «Так счастливым делает телесное ощущение? Что же ты колеблешься сказать, что человеку хорошо, если хорошо его нёбу? И ты причислишь - не скажу к мужам, но к людям - того, чье высшее благо заключено во вкусовых, зрительных и звуковых ощущениях!»
Защита идеи божественного промысла, благого провидения является основным мотивом антиэпикуровской полемики Плутарха, привлекающего, по выражению Маркса, «философию на суд религии». См.: К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М., 1956, стр. 24. Впрочем, в нашей диатрибе вопросы отношения к религии занимают очень мало места, отступая на второй план перед основной темой.
По–видимому, Эпикур говорил в какомто из своих утраченных сочинений о практической пользе как источнике морали и основе общественной жизни людей (фр. 524 Usener). Эти взгляды встречают у Плутарха немного ханжеское возмущение.
Дион Сиракузский, страстный последователь и друг Платона, в 357 г. сверг в Сиракузах тиранна Дионисия Младшего. Однако из его попыток претворения в жизни аристократической утопии Платона ничего не вышло, сам он вскоре был убит своими же сторонниками, и Дионисий Младший вернулся к власти. Плутарх написал жизнеописание Диона.
Софокл, фрагмент 780.
Каллимах, фрагмент 93.
Демокрит, II, 91, 19 слл. Diels.
Эти рассуждения о природе Аполлона в высшей степени характерны для Плутарха. О солнечной сущности Аполлона Плутарх говорит неоднократно (например, «О падении оракулов», 42, «О надписи «Е» в Дельфах», 21, и др.). Эпитеты «Делий» (т. е. «Делосский») и «Пифийский» (т. е. «Дельфийский») используются Плутархом для игры слов: первое сопоставляется с прилагательным δῇλος («ясный»), второе, по–видимому, с глаголом πυνθάνομαι («узнаю»), так как солнечный свет дает возможность познавать мир.
Имеется в виду Аид, имя которого, прямо не называемое, также служит поводом для игры слов ввиду · своего сходства с прилагательным ἀειδής - «незримый» (ср. ниже «в недоступное зрению место отходим мы…»). Аналогичную антитезу Аполлона и Аида как мировых начал света и тьмы мы находим у Плутарха в его диалоге «О надписи «Е» в Дельфах», 20.
Снова игра слов: φώς (слово архаическое) - «муж», «человек»; φῶς - «свет».
В начале седьмой главы текст сильно испорчен и содержит значительную лакуну. Перевод первой фразы главы приблизительный, по смыслу. Фразу о «третьей стезе», по–видимому, следует понимать так: одна дорога ведет человека на Олимп (если герой после смерти становится богом, как это было с Гераклом), вторая - в страну блаженных, описываемую в начале главы, третья - в места, где наказывают грешников.
Пиндар, фрагмент 129.
Пиндар, фрагмент 130.
По распространенному мифу, коршуны терзают в загробном мире печень Тития, оскорбившего богиню Латону; что касается «бремени груза», то Плутарх мог иметь в виду Сизифа, вкатывающего камень в гору, или водоносиц–Данаид.
«Одиссея», XI, 218 (пер. В. Жуковского).
«Река Забвения» - Лета (λήθη по–гречески и означает «забвение»).

О нем